А Шишок, криво ухмыляясь, сказал: хоть, де, у нас тут и не Гаагский трибунал, а улики тоже имеются… И обвиняемая есть. Встаньте, дескать, обвиняемая!
Мадлен Олбрайт засмеялась, что за ерунда! И смахнула улики на пол… Дескать, что это за утиль, выкинуть, де, на помойку! Но некому было исполнить ее приказание. Росица Брегович бросилась водворять улики на место, а Шишок тихо повторил:
— Обвиняемая, встаньте!
Женщина, пожимая плечами и бормоча о принуждении, встала, одернула пиджак, домовик тоже поднялся и проговорил:
— Мы, представители двух стран: России и Сербии — люди, домовой, самовила и леший, обвиняем вас, госпожа Баба-бомба, в гибели людей, животных, птиц, уничтожении домов, мостов, лесов, заражении воздуха и земли! И приговариваем вас к смертной казни через расстрел. Кто «за» прошу поднять руки, — и домовик, первым подняв свою десницу, поглядел на остальных… Все, следом за ним, потянули руки кверху, — а Березай свою растопырку выше всех, — и Шишок сказал:
— Единогласно!
— Последнее слово! — закричала подсудимая. — Требую слова!
Домовик кивнул, говори, де, а сам осторожно поглядел в иллюминатор. Ваня Житный — следом за ним — и тоже увидел: «боинг» оцепили спецназовцы, вдалеке разворачиваются пожарные машины. Знать, готовится спецоперация… Но мальчик подумал, что не жаль и погибнуть ведь — ежели свершится правосудие.
Подсудимая в это время говорила: дескать, сербы живут не на своих землях, всем известно, что они сюда только в седьмом веке пожаловали, во время великого переселения народов! А до тех пор тут жили иллирийцы, фракийцы, пеласги, — и, де, албанцы-то и есть потомки этих народов! Их язык, мол, — совсем особый, к группе индоевропейских языков не относится, и родственных ему языков в мире нет! Атилла, де, и другие завоеватели вытеснили те народы в труднодоступные горные районы — а теперь их далекие потомки албанцы хотят вернуться на свои исконные земли, а сербы им мешают!
Шишок засмеялся и сказал: но ведь все, о чем вы нам рассказываете, происходило до OAK.
— Что? — не поняла Олбрайт. — До освободительной армии Косово?
— До открытия Америки Колумбом! Вы ведь, как я понимаю, летоисчисление ведете с открытия Нового Света… — Тут домовик глянул на Ваню Житного. — И потом, я так думаю, хозяин, раз уж наводить порядок на земле, так во всех местах: надо тогда провести ревизию и в самих США…
Тут у подсудимой зазвонил телефон, который домовик живо отобрал и поднес к уху бормоча: мобильные телефоны, де, и другие плебейские забавы, «хлеба, зрелищ и связей!»
И гаркнул:
— Шишок на связи! Чего надо?
В трубке, видать, интересовались, с кем имеют дело, а также выдвигаемыми требованиями, потому что постень ответил: дескать, русский домовой с тобой, курва, разговаривает, а никакая не Аль-Каида! А требую, де, я одного: выпустить индейцев из резерваций и немедленно вернуть краснокожим их земли от Атлантики до Тихого океана! — и Шишок подморгнул своим.
Вдруг в салон влетели соловей с жаворлёночком, где-то пропадавшие, и заорали: ой, чего мы там увидали — ужас ведь один — в багажном-то отделении! Думали, де, сначала, что это аквариумы с рыбками, а там… И спиртягой, мол, несет от липовых аквариумов! Ох, пошлите-ка с нами, дак и сами увидите!
Шишок велел и подсудимой — плечи которой, как Эльбрус, вновь покорил мальчишок со своим ножиком-ледорубом — вместе с ними шагать в багажное отделение.
Под черным брезентом обнаружились запаянные толстостенные стеклянные кубы, шириной в ладонь, внутри которых плавали… Глаза! Ваня Житный, как и пернатые, вначале не понял, что это такое… Взял один кубик в руки — глаза, вырванные из лиц, казались особенно страшными сквозь толстые стекла: это были серые глаза. Росица подняла другой куб: голубая радужка. Шишок поднял куб с карими очами, которые уставились на него… Под брезентом оказались тысячи стеклянных кубиков с заспиртованными глазами разных цветов…
Домовик, не выпуская куба из рук, повернулся к Олбрайт: дескать, что это такое?!
— Игрушки, — усмехнулась женщина, и ястребиное в ее лице проявилось сильнее. — Игрушки для албанских детей с глазами сербов, которых мы уничтожили!
Ох, что тут сталось с домовиком: из глаз молнии посыпались — а громоотвода-то не было! И что тут случилось с посестримой: ой-ё-ё-ёй! Никогда Ваня Житный такой ее не видел, да и сама себя она такой не видала ведь…
Лицо Златыгорки вдруг вытянулось и покрылось перышками, нос изогнулся клювом, руки втянулись в тело, как шасси! А ноги обратились в хищные когтистые лапы, которыми хорошо раздирать добычу…
Обвиняемая стояла спиной к виле и не видела превращения. Огромная хищная птица взвилась к потолку Боинга и насела на вскрикнувшую Олбрайт, разодрав на спине и деловой пиджак, и кремовую блузку так, что спина обнажилась, а на коже остались кровавые следы птичьих когтей. Но оказалось, что на спине женщины есть не только новые отметины, но и старые глубокие рубцы в виде буквы «X»: как вроде кто нагайкой по спине госсекретаря прошелся ведь…
И вдруг хищная птица, по-человечески вскрикнув «мама!», вновь приняла свой прежний облик. Зашаталась Златыгорка, ухватившись за Ваню с Березаем, и пропела:
А как не будет на свете белой вилы,
Так и белый свет не устоит ведь…
Воспитают самовилу чужие люди,
Взлелеют сироту и воскормят,
Но вспорхнула голубка —
Улетела в дальние края.
А узнаете вилу по двум крылам,
По двум крылам, да по первым словам:
С просьбой обратится самовила к вам…
— «Кто бы вы ни были: прошу вас оставить самолет», — произнесла по памяти посестрима, и, бросившись к госсекретарю, вскричала:
— Откуда у тебя шрамы на спине, говори?
Олбрайт, придерживая на груди остатки блузки с пиджаком, закричала в ответ: да уж не садисты, как вы, измывались — операцию, де, доктора делали!
— Вот, вот, я все поняла! Все поняла! — говорила взволнованно Златыгорка. — Ампутация! Узнаете по двум крылам: это крылья самолета, а еще это ампутированные крылышки… «Улетела в дальние края» — в Америку! Да, все ясно, все теперь ясно — это подменыш! Ребенка когда-то подменили маленькой вилой, — может, как раз во Врнячке-Бане!.. Это не женщина — это вила, которую мы так долго искали! Злая американизированная самовила!
Все замерли, пооткрывав рты. А посестрима договорила: дескать, по вырванным глазам сразу можно было понять, что это вила… Ведь это обычная самовильская забава — глазыньки-то выкапывать…
А Росица Брегович тут произнесла:
— А я про белый свет поняла, который не устоит: теперь может начаться война между двумя атомными державами… — и девочка ехидно напомнила, мол, «это русский домовой с тобой, курва, говорит, а никакая не Аль-Каида»…
Шишок стоял, опустив голову. Ваня Житный спросил:
