«Косовская девушка, сестрица,
В белый дом свой скорей возвращайся,
Не кровавь рукавов твоих белых,
Подола в крови не волочи ты».
Росица Брегович вскрикнула — и остановилась: лицо омочили слезы, а может, туман к щекам прильнул. Захотела она вернуться к бабушке Видосаве, чтоб спросить, откуда той известны слова, которые сказал ей на Косовом Поле знаменосец Павел Орлович, но не могла уж найти пути в тумане.
Белое лицо слезой омыла,
В белый дом свой идет без оглядки.
Причитает и рыдает горько:
«Бедная, мне нет на свете счастья.
Если ухвачусь за ветку ели,
Тотчас же зеленая засохнет».
Смутное эхо становилось все тише. Последние слова уже едва можно было разобрать; смолк дребезжащий голос — и туман рассеялся.
Оказалось, что и гиблый мост они уж миновали, и опасную тропу. Путь вниз показался каликам перехожим втрое короче, чем наверх — будто кто их выталкивал из Проклятья.
Скатившись в Жабляк, они заскочили в стеклянную забегаловку, чтобы не только перекусить, но и прийти в себя. Здесь, над барной стойкой, висел работающий телевизор. На экране, вслед за рекламой порошков, йогуртов и прокладок, появился ведущий программы новостей и сообщил:
— Четвертого июня сего года президенту Югославии Слободану Милошевичу, президенту Сербии Милану Милутиновичу, вице-премьеру Николаю Саиновичу, начальнику генштаба Драголюбу Ойданичу, министру внутренних дел Влайко Стойликовичу Гаагским трибуналом по Югославии вынесено обвинение в преступлениях против человечества.
Домовик вытаращил глаза и чуть куском не подавился. Все переглянулись. И не то удивило, что каким-то образом они вместо одного дня провели у бабушки Видосавы три недели, а… обвинение Гаагского трибунала подкосило всех.
Домовик покосился на Росицу Брегович: дескать, вишь, твой протеже-то Джон Райн слов на ветер не бросает — как сказал, так и вышло! Видать, знает свое правительство, а вкупе с ним и всю мировую общественность, как облупленных… Девочка замигала и принялась протирать очки.
Далее в новостях сообщалось, что такого-то числа, в столице Боснии городе Сараево намечается встреча госсекретаря США Мадлен Олбрайт с албанскими боевиками освободительной армии Косово. Показали и руководителя боевиков — Шишок чуть на барную стойку не влез, чтоб рассмотреть его получше.
И уж вышли из-за стола, тронулись к двери — когда в спины им понеслась завершающая выпуск новость, от которой все, в том числе пернатые, окаменели:
— Стало известно, что оружие с использованием обедненного урана, впервые примененное против Ирака и приведшее к тысячам случаев заболевания лейкемией и другими раковыми болезнями у детей, используется против Югославии. Обедненный уран — высокотоксичное вещество, активно применяется в США при производстве снарядов. Люди в районе бомбежек с применением такого оружия жить уже не могут, так как в большинстве случаев рождаются дети-уроды (шестьдесят семь процентов), происходит тотальное вымирание от рака, а распад этого вещества занимает миллиарды лет.
— Уходить ведь надо! — сказала Яна Божич, пытаясь прикосновениями своих слабеньких ручек оживить окаменевших. И, оживленные, пошли на выход. Шишок так шваркнул ни в чем не повинной дверью, что осколки стекла засыпали идущего следом за ним Березая. Лешачонок, отряхнувшись от осколков и вытащив несколько стекляшек, застрявших в лиственной бороде, громогласно сообщил: дескать, уважаемые пассажиры, не стойте на пути следования паровоза, будьте внимательны, проявляйте осторожность!
Не могли угнаться за домовиком, который и вправду мчался вперед, как паровоз. Даже лешак, изображавший первый вагон, не поспевал за ним; даже вила, в людном месте не дававшая воли своим крылышкам, приотстала; даже соловья с жаворлёночком, которые вовсю ругались по-вороньи, вводя в краску горлицу, поменявшую цвет перышек с голубых на розовые, он перегнал.
Ваня Житный крикнул: мол, куда тебя несет, подожди нас-то! Шишок остановился и обернулся:
— Я знаю, что нужно делать! И учтите: никто меня не остановит! И лживые демократические ценности мне не указ! Кто чужд мстительности, чужд и благодарности! Это только атеисты называют козни дьявола объективным ходом вещей, чтобы не противиться злу! Бомбы, упакованные в фантики от жвачек, крылатые ракеты, хорошенько сдобренные кетчупом, — меня от этого наизнанку выворачивает! Женщины, отирающие пот со лба межконтинентальных ракет и возливающие на них миро! Все — хватит! Мое терпение лопнуло! Кто хочет — за мной, кто не хочет — оставайтесь тута!
Ваня плечами пожимал, дескать, да куда за тобой-то — объясни хоть толком!
Домовик все объяснил одним словом:
— Сараево!
Никто не захотел оставаться в Жабляке, даже Росица Брегович. Визы для посещения новой страны постеню опять пришлось доставать из левого рукава, и вот калики переезжие вновь катят в рейсовом автобусе.
Небо над Черногорией — а после над Боснией — было чистым: натовцы не бомбили эти края. И Ваня Житный почувствовал, как железная рука, сжимавшая в Сербии его сердце, отпустила: знать, тяжеленько давалось сознание того, что в любой момент крылатая ракета аль бомба может угодить в тебя. Каково же было цыганке Гордане, уверенной, что топор-«томагавк» преследует именно ее?!
Мальчик пытался выспросить домовика о том, что тот задумал, но Шишок то ли притворно закрывал глаза, то ли вправду дрых, набираясь сил перед предстоящим. И Ваня уставился в окошко: горная дорога петляла, как заяц, путающий следы, ныряла в темные тоннели, подмигивающие в сто очей, перескакивала по виадукам бешеные реки — и виды на жизнь, мелькавшие за автобусным стеклом, уносились прочь, прочь.
Столица Боснии оказалась стиснута жерновами гор, места людским жилищам подле реки Миляцки не хватило — и они кособоко карабкались на склоны, образуя слаломные улочки.
Сели в трамвай — близнец того, что ходил по проспекту рядом с Ваниной 3-й Земледельческой, — и отправились в юго-западную часть города, называвшуюся Добрыня… Мальчик, услыхав, как район именуется, подумал: даже у нас нет ни одного места с таким богатырским названием… Вот бы бабушка Василиса Гордеевна подивилась!
Закопченные стены многих добрынинских домов оказались в отметинах снарядов и пуль. В Сараево тоже недавно шла война.
Приехали в аэропорт Бутмир — и Шишок оставил своих спутников в зале ожидания, дескать, подождите, я сейчас, мне надо, де… Где уж он бродил целый час — неведомо, но вернулся с ухмылкой на разгладившейся харе: мол, с помощью их же валюты устроим американцам знатный сюрприз! И похлопал себя по кушаку с зашитыми деньгами, после издержек пути изрядно потощавшему.
Переночевали в каком-то общежитии Добрыни, а утром отправились на встречу с работником аэродрома, которого Шишок, по его словам, завербовал. Свидание было назначено на площади, где стояла вышедшая в тираж военная техника, выставленная здесь в качестве музейных экспонатов.
