Ваня Житный, услыхав о демонах убийства, охнул: уж не отравила ли их старуха своими мухоморными грибами?! Попытался подняться — и… не смог: оборол его тяжелый сон.
А когда проснулся — за окошком по-прежнему был белый день, хотя Ване показалось, что уж непременно ночь должна стоять при дверях: столько ему всяких снов наснилось, как будто жизнь проспал.
Бабушка Видосава вновь поставила перед гостями черную сковороду с боевыми каштанами, а грибов уж не подала.
Росица подошла к красному углу, где были наклеены старые фотографии вперемешку с журнальными картинками и литографическими портретами и, указав на какого-то бравого военного с пышными усами, сказала: дескать, а я знаю, это дедушка Вук — у тетушки Ефросимы с дядей Дойчином такой же висит!
Бабушка Видосава приковыляла к ней и, с большим трудом подняв голову к портрету, пожала плечами: мол, не помню, может, и Вук, а кто это, дескать, таков?
Росица Брегович разгорячилась: как кто таков?! Твой, де, покойный муж: отец моей мамы, дяди Дойчина и тетушек — Милицы и… и… Майдаленки (договорились не сказывать Видосаве о гибели дочери, чтоб не расстраивать старуху).
Бабушка вздернула брови: дескать, не помню никакого Вука. Вукашина помню, тщедушный очень был: шапку Момчилову надел — она ему на плечи свалилась, в один сапог Момчилы две Вукашиных ноги вошло! Из Скадара малый приехал, что на реке Бояне… Письма мне все писал, склонял отравить Момчилу, который до Вукашина был моим мужем! Еще Янко Юришич ко мне наведывался. И гайдук один ходил: Дебелый Новак — этого очень хорошо помню! А Вука не помню!
Росица Брегович проворчала: мол, да бабушка, окснись! Какой гайдук?! Гайдуков уж сто лет как нет! И про Момчилу с Вукашином ты спутала — из песен взяла… Да и про Юришича…
Бабушка Видосава понахмурилась: дескать, я спутала?! Я из песен взяла?! Тебе бы так спутать, дитятко: руки мне спутали, это да, привязали к хвостам лошадиным — едва ведь жива осталась твоя бабушка, потому Вукашин на мне и женился! А Янко не женился — он так ходил, хотя к тому времени Вукашин уж погиб, мог бы и взять юнак за себя молодку…
Тут домовик, сняв красный берет, так зачесал башку, что насекомые во все стороны посыпались: дескать, ну, ребята, вы даете! И, де, ладно — про мужей отложим: это дело, видать, сильно темное! И в лоб задал бабушке Видосаве свой вопрос:
— А скажи-ка мне, старая, находил ли твой сын Дойчин лет этак пятнадцать назад в лесу девочку Росицу?
Старуха выпростала из платка огромное синеватое ухо, похожее на вареник с черешней, и сказала:
— Ась?
Домовик покачал головой: мол, до сих пор у тебя со слухом все вроде было в порядке! Но все же проорал вопрос вторично — ажно узорчатый глиняный кувшин упал с полки и разбился вдребезги. Бабушка Видосава покосилась на осколки и молвила осуждающе: чего так орать, де, тут глухих нету!
Росица сЯной бросились заметать остатки кувшина, а старушка продолжала: Дойчин, де, много чего в лесу находил, он с детства такой был — находчивый! Как в лес пойдет — так что-нибудь тащит! То зайчонка найдет, то волчонка, а то девчонку! И всех, мол, приходилось в доме оставлять, вышвыривать не давал, так, бывалоча, заорет, что не один кувшин, а вся посуда попадает со своих мест!
Росица Брегович, уронив иглистый веник, воскликнула:
— Как?! Меня в лесу нашли?! Это что — правда?.. А как же мои родители? У меня и фотокарточка есть: мама на стуле сидит с резной спинкой, я, кудрявая, у ней на коленях, а папа рядом стоит и руку ей на плечо положил?..
Бабушка Видосава пожала плечами: дескать, фотографа мы с Милицей нашли, а тот уж отыскал подходящий к случаю снимок. Чтоб тебе было в кого пальчиком-то тыкать: это мама, вот это — папа, а эта малютка — я.
Девочка ушла к оконцу, в окраинный туман уставилась, горлица же села ей на плечо и принялась, как могла, утешать. Дескать, да не переживай ты так, я, мол, однажды яйца высиживала и из одного вывелся кукушонок, хоть и намаялась я с ним: ел за десятерых, но зато потом вырос в птичьего богатыря! Может, и с тобой такое случится!
Но Росице стать богатыршей явно не улыбалось, она повернулась к бабке и заорала:
— А я не верю! Дядя Дойчин сумасшедший, и ты такая же! Ум у вас за разум зашел!
Бабушка Видосава, ничуть не обидевшись, закивала:
— Да, да, он весь в меня пошел! Я ведь тоже находчивая: жонку ему сама нашла! А та его упрятала так, что он сам себя потерял — хорошая жена! С ними так и надо: чтоб больно много о себе не мнили и выше нас, женщин, не заносились!
И старушка продолжила так: а я ведь, дескать, не токмо жену Дойчину нашла, а и сестриц ему, маленькому, раздобыла. Скучно ему стало, и говорит он однажды: хочу, мати, чтобы были у меня сестренки, да не простые, а одинаковые, как капельки воды! Пришлось ведь сыскать таких! Да, по правде-то говоря, я и самого Дойчина ведь тоже нашла! Они у меня все, пожалуй, найденыши! У меня ведь много детей было — всех разве упомнишь! И все до одного куда-то пропали! Уйдут вниз — и не вернутся. Может, в тумане блукают! А вы молодцы: добрались до меня! Туман вам не помеха! Ишь, какие ухари!
И бабушка Видосава одобрительно ткнула Шишка в левый бок преострым коричневым когтем. Домовик подскочил до потолка и почел за лучшее укрыться от игривой старушки за широкой спиной Златыгорки и уж оттуда стал прощеваться: мол, давай, бабушка, разойдемся по-хорошему дескать, чую я, ничего ты нам путного не скажешь… Хотя, де, мнится мне, что у Дойчина твоего были ведь крылышки?! Жена, что ль, подрезала? Откуда ты его взяла-то — вот ведь вопрос?!
Бабушка Видосава плотоядно улыбнулась, так что над верхней губой показался единственный ее зуб, кривой и желтый, и сказала: дескать, оставайся-ко у меня, милок, дак я много чего тебе поведаю, на все вопросы отвечу, и еще сладкую добавку от меня получишь!
Но Шишок тут попятился и кубарем скатился со ступенек, прямиком к лесинам, принесенным Березаем, вскочил — и дай бог ноги. Остальные поспешили за ним. Бабушка же, опираясь на клюку, заковыляла следом, выкрикивая: а как, де, зовут тебя, милой красноголовик, царский мой грибок? Шишок, укрывшись в тумане, не отвечал.
Тогда бабушка Видосава, вновь усаживаясь на крылечко, пробормотала:
— Боишься сказать-то?! Правильно делаешь! Так и надо: зовут, де, зовуткой, величают уткой! А то я ведь такая — за мной не заржавеет: вмиг приворожу!
И старуха принялась прясть, поглядывая на черную тучу, зацепившуюся за скалу-веретено, и безголосо напевая:
Кто там стонет в городе Стамбуле:
Не змея ли, белая ли вила?
Не змея, не белая то вила,
Это Янко Юришич там стонет…
Глава 24
Бутмир!
Из облака, в котором брели калики перехожие, с того его края доносилось далекое пение бабушки Видосавы:
Отвечает ей Орлович Павел:
