Боян Югович замахал тут руками, закричал: дескать, да какой же изменник Милош Обилич! Не там, князь, измену ищешь! И убьет он, убьет султана — это как пить дать! Только… нет, не буду… А о коне-то и речи нету — это, де, неважно, не он нам дал коня! Разуй, мол, глаза-то, князь-надёжа: ведь предаст тебя Вук Бранкович, твой старший зять, вот за кем глаз да глаз нужен! Вели, дескать, властелин, послать к Вуковым латникам надежного человека — вон хоть твоего любимого знаменосца Павла Орловича, а то хоть Янко Юришича: надо, чтоб проследил кто-нибудь за Бранковичем, чтоб не увел, гад, своих людей за студеную Ситницу и в самый ответственный момент битвы не обнажил левый фланг! А лучше бы — киллера прислать, чтоб пришил он проклятого Вука! А еще, де, прошу тебя, князь, не меняй ты своего коня, когда, утомившись, станет он спотыкаться, не уезжай назад, а то войники твои, привыкшие видеть тебя впереди на добром коне, дрогнут, решат, что ты отступить хочешь…
Ваня Житный почуял, что происходит неладное: лицо князя исказилось, а историк ничего не замечал, вываливая на царя исторические сведения… Властелин сербов до того, видать, опешил от дерзких речей, что никак слов не мог найти. Наконец нашлись слова: связать, де, клеветников-предателей, а после того, как победим, тогда уж станем с ними разбираться!
Ваня с Шишком не сопротивлялись, когда их вязали, а Боян Югович прямо из себя выходил, извивался, чуть из веревок не выскочил и кричал, кричал: дескать, нет, нет, нет, великий князь, ты меня послушай! Ты, мол, не понимаешь: остановить надо Вука Бранковича во что бы то ни стало! Коня ни в коем случае не менять, а иначе, де, падет Сербское царство, турки нас завоюют, полтысячелетия будем маяться под османским игом! А потом американцы… — конечно, Америку пока что не открыли, но скоро ведь откроют! — станут нас бомбить!
Но тут засунули Юговичу кляп в рот, и больше историк ни слова не мог вымолвить, как ни старался.
Ускакал князь Лазар, войники его за ним, битва куда-то в сторону сдвинулась, и калики, связанные, одни остались: никто их не охранял, знать, каждый человек в сербском войске был наперечет. Ваня стал говорить Шишку: дескать, давай рви веревки-то, а после нас с историком развяжешь — вишь, дескать, как мычит Боян Югович, не хуже Росицы…
Но домовик, связанный по рукам и ногам, в облака пялился, мол, отвянь, хозяин, дескать, сто лет вот так в небо не глядел: все недосуг было! Ты, де, погляди только — какая красота в горних! А мы тут все чего-то воюем, все чего-то поделить не можем: эх! Не ценим мы того, что нам даром дадено!
Но тут Ваня вдруг корову увидал и как закричит:
— Смотрите — Росица!
Комолая коровушка выбиралась из ближайших зарослей — но в каком же была она виде: ноги как вроде в черных чулках, и очки где-то посеяла!.. Вслед за коровой Росицей тащилась цыганка Гордана: вся грязная, да к тому же без своей цветастой шали.
Шишок напряг мускулы — лопнули на нем веревки, и постень живо-два освободил спеленатых товарищей.
Гордана, завидев своих, ажно чуть не всплакнула, дескать, наконец-то! Мол, ох, вот это я понимаю, война так война: все лицом к лицу! Да лица-то все какие страшенные! А у нас, дескать, как: натовцы эти в бомбардировщиках своих засядут — и лупят бомбами, ангельских лиц не показывая…
Дескать, турки-то за ними ка-ак ринутся! А Росица от погони в болото метнулась — и едва ведь не завязли там. Кое-как, де, выбрались: корова вызднулась на твердь, а она за хвост коровий ухватилась — и тоже спаслась.
Росица Брегович недовольно взмахнула хвостом с кисточкой на конце, показывая, что на нем нет красной резинки…
— Что делать будем? — спросил, смигнув, Ваня.
Боян Югович настаивал на том, что надо еще раз поговорить с князем Лазаром. Но домовик вздыхал, дескать, боюсь, что результат будет тот же — то есть плачевный. Тут мальчик и спроси:
— Шишок, а как мы обратно попадем, ты вызнал у Драгана?
Домовик стал отводить глаза и зачесал башку под красным беретом.
— Ты что — не спросил его об этом?!
— А сам чего не спрашивал? Все на Шишка надеетесь… Вызнал я… Да… вот незадача: надо было во фляжку воды набрать из двадцатого века, али жидкости какой… Минералку вы всю за ужином выдули, а где бы я воду взял, когда дом навяки окружили… — и домовик потряс пустой флягой, из которой их Драган старым вином поил.
— Значит… мы теперь до конца своих дней тут останемся?! — воскликнул мальчик.
— А я даже рад, — произнес историк.
Ваня вздохнул, думая, что же с бабушкой Василисой Гордеевной станется, когда они с Шишком домой не воротятся… А домовик говорил: ничего, дескать, и тут жить можно, мол, после битвы к себе будем пробираться — на русскую землю!
И тут Ваня увидал Березая: лешак шел со стороны сечи, в руках держал павшее дерево, толщиной так в три обхвата. Увидал их — расплылся в улыбке, которую лиственные усы занавесили, и уткнул лесину одним концом в землю. А на закорках у него… никого не было!
— Где Яна?! — заорал мальчик.
Березай ответил, как положено вокзальному диспетчеру:
— Граждане пассажиры, приглашаем вас посетить детскую комнату!
Но Ваню Житного такой ответ не устроил, он подскочил к лешаку и завопил:
— Какая детская комната, Березай, тебя как человека попросили, а ты?! И хватит объявления делать — ты давно не на вокзале! Ты мне за ребенка отвечаешь! Где девочка, я тебя спрашиваю?!
Тогда лешачонок указал на огромный кряковистый дуб, стоявший посреди Косова поля. Шишок тут же вытащил из рукава бинокль, поглядел в него и протянул Ване. Мальчик пристроил бинокль к глазам: вначале чуть не в лицо ему полетел турок в феске с занесенным ятаганом, потом косо придвинулся дуб, в корявом стволе которого, высоко над землей, оказалось продолговатое дупло.
— Девочка в дупле? — спросил опешивший Ваня.
А лешак заявил, пожимая плечами:
— В детской комнате большой выбор игрушек и настольных игр! Спасибо!
Шишок сказал: ничего, дескать, там, может, сейчас самое безопасное место на всем Косовом поле, в дупле-то! Главное, чтоб не высовывалась. А Березай головой замотал: высовываться из окон идущего поезда, прыгать с платформы вниз и толкать товарищей на железнодорожные пути — запрещено!
Мальчик с домовиком переглянулись, но ничего не сказали.
Вдруг прямо из белого облака пал на Ванины плечи соловей, а после на второе плечо жаворлёночек опустился. Мальчик вскрикнул:
— А… а где Златыгорка? И… Милош Обилич?
Историк, опередив птичек, ответил на вопрос: мол, это каждому сербскому первокласснику известно — погиб ведь Милош Обилич-то! Хоть и султану Мурату не удалось спастись… А вот про Златыгорку ни в песнях, ни в хрониках ничего, де, не говорится… Поэтому, что с ней, не знаю…
Жаворонок, покосившись на Юговича, стал выщелкивать: дескать, в плен ведь попала наша хозяюшка! Ой, сколько они с воеводой Милошем турок положили, уходя от погони: страсть! Никак не меньше десяти тысяч!
