Под утро Ваню с домовиком разбудил жаворлёночек, влетевший в открытую фортку и поднявший страшный шум. Вы тут, дескать, дрыхните без задних ног, а Златыгорку злые люди умыкнули, засунули в железную самокатку и увезли! Быстрее за мной, может, еще не поздно!
Ваня с Шишком подскочили: что? где? Ничего понять не могут! Забежали в соседний номер: а там одна Яна спит — разметалась, да соловейко лежит на тумбочке, в липкой лужице… Поглядели — вроде живой! Понюхали лужу: сливянка — вон и рюмки стоят. Видать, наклюкалась птица, как свинья! А ни посестримы, ни цыганки нет! Только этого еще не хватало! Мало им заблудшего Березая, коровы Росицы — так теперь еще и Златыгорка пропала!
Заскочили в свой номер, велев корове приглядывать за Яной: ты, де, нынче, остаешься и домовничать, и за няньку!.. Ребенок там один, на тебя, мол, вся надежда, а мы скоро — и бегом в лифт, вон из этого паскудного «Гранд-отеля»!
Жаворонок их на воле поджидает, от нетерпения крылышками бьет, дескать, сколь можно ждать! А Шишок углядел легковушку навроде «Жигулей», из левого рукава его выскочили подходящие ключи, которые он ловко поймал правой рукой — и скоро уж сидели они в машине и мчались за жаворонком, который летел впереди, дорогу указывал. То скроется, спрямляя путь между домами, то вновь покажется…
Один раз стая галок путь малому птаху преградила, чуть было не засосала в свое болотисто тело, но жаворлёночек взвился над трясиной, под белый облак, и поверху миновал препятствие, а после вновь снизился до уровня города.
Шишок руль то туда, то сюда заворачивал — машина только тормозами жаловалась. Хорошо, что дорога была пустая, так никто никого не сбил!
Промчались мимо разбомбленного стадиона, вывернули из-за угла и увидали жаворонка — птах сидел на проводах и кричал: дескать, вот она, я ее вижу, лежит, бедная, не двигается, уж живая ли? Да скорее же! Домовик резко затормозил, и они с мальчиком с двух сторон выскочили из машины. Провода тянулись над забором, сложенным из необожженного кирпича; возле забора стояла белая легковушка с распахнутыми дверьми, точь-в-точь как та, на которой они приехали.
Шишок метнулся в пролом забора, Ваня Житный — за ним.
Они оказались во внутреннем дворике: домишки со ставнями, по стенке вьется виноградная лоза. И… и здесь, возле мертвого фонтана покоилась посестрима — босая, штанины закатаны. Обе ее ножищи: и правая золотая, и левая простая — оказались на виду… Сапоги валялись в стороне, перчатка с серебряной ручушки была содрана. Плащ-палатка завернулась — и помятые крылышки вилы оказались на виду. И над ней склонилась цыганка Гордана с большой пилой…
Ваня заорал, а домовик, ни секунды не медля, одним прыжком пересек дворик и свалил цыганку, одновременно выбив из ее рук ржавую пилу.
Жаворонок спикировал с проводов на грудь вилы, причитая: ой, да на кого ж ты нас покину-ула-а! Ой, да где ж мы еще найдем такую крылатую хозяюшку-у! Ой, да все ж такие-то повывели-ись! Ой, да на какую сторонку ни лети, хоть на летню-ю, хоть на полуночну-ю, хоть на восточну-ю, а хоть на западну-ю, а такой-то девушки не найдешь ведь, ой!
Шишок ухватил жаворлёночка за крылышко и вскинул кверху, освобождая место, и Ваня, приложив ухо, стал слушать сердечко: бьется ведь! Поднял на домовика радостный взор, а после — обозленный — перевел на Гордану, которая и не думала бежать, а сидела тут же, сунув голову в колени.
А подлая цыганка, вскочив на ноги, с плачем стала их же укорять: дескать, как же вы могли?! Мурыжили ее, мурыжили — скрыли, что ангела с собой возите, эх вы! Да разве бы она посягнула на ангела! Разве б решилась на злой поступок, когда б знала про крылья?! Увидала тогда на речке-то золотую ножку, как пошли они все втроем мыться, и как кто ее в сердце шилом кольнул: должна ты, Гордана, отпилить золотую ножку и серебряную ручку горбуньи… Известно, теперь кто это был — искуситель! А из-за кого это искушение вышло? Из-за вас! Ну разве бы решилась она поднять руку на ангела… Эх, ввели вы Гордану в искушение, никогда себе не прощу!
— А я тебе не прощу! — парировал Шишок, насмешливо слушавший цыганкины речи.
Конечно, можно было оправдать Гордану, собиравшуюся отпилить драгоценные конечности, научным интересом: дескать, золотоносная ли кровь течет по венам в золотой ножке, и золотая ли кость там, внутри… Так ведь нет — интерес был чисто практический, да и научный никак не мог быть оправдан!
Постень велел Ване Житному собрать Златыгоркины пожитки, а сам взвалил могучую девушку на спину и, придавленный крылатой тяжестью, чуть носом землю не вспахал, но донес-таки самовилу до легковушки и устроил на заднем сиденье. Поехали. Жаворонок на ходу влетел в приоткрытое окошко и, привычно устроившись на левом плече спящей, стал рассказывать, как дело было.
Дескать, вчера, как сопля эта Янка уснула, так Гордана куда-то побегла и принесла сливянки, мол, устроим девишник! А, как известно, хозяюшка-то не может отказаться от сладкого вина, а теперь, выходит, и от горькой сливянки!.. Им, птахам, тоже по капельке налили. Соловейко выпил — вон до сих пор не оклемался! А он, жаворлёночек, дескать, пить не стал, а только клюв намочил — да и этого делать не стоило! Потому как на короткое время он тоже потерял над собой всякий контроль.
Очухался: хозяйки с цыганкой нет! Да только недалеко ушла злодейка… Как раз выворачивала на своей самокатке от «Гранд-отеля», нырнул он незаметно в машину, где спала, как вот сейчас, хозяюшка, и проследил весь путь… Обратно так летел — ракета межконтинентальная позавидовала бы! И вот — хорошо, что успели! А то сколь же можно: то злой Кузнец расчленил девушку, а теперь цыганка туда же!.. И Гордана, как пить дать, подмешала Златыгорке сонного зелья: хозяюшка ведь не соловей — ее просто так с ног не свалишь!
Шишок с Ваней Житным одновременно кивнули головами — они думали так же.
Когда шли мимо портье, читавшего все ту же книжку, только теперь без свечки, и проводившего их изумленным взглядом, постень из-под Златыгорки, укрытой плащ-палаткой, просипел, опережая возможные вопросы:
— А тебе кака разница, в каком положении: вертикальном или горизонтальном — появляются постояльцы в твоем «Гранд-отеле», а?!
Глава 11
Грузовик «Застава»
Как только занесли крылатую девушку в номер и свалили на широкую кровать, Яна Божич заорала: дескать, что со Златыгоркой?! Она тоже умерла? Бросила меня, как мама… Ваня Житный поспешил успокоить девочку, мол, спит она, скоро проснется.
— Так же, как мой соловушка? — спросила дитёка, и Ваня увидал, что она нашла себе новую игрушку: положила беспробудно спящего птаха рядом с Микки-Маусом на белую подушку. Соловей лежал, как барин в лазарете, один клюв торчал наружу, а мышь мягкой лапой обнимал его. Жаворонок дар речи потерял при виде этой картины.
А корова Росица Брегович стояла перед зеркалом и внимательнейшим образом себя разглядывала. Яна Божич шепнула Ване, что она уж два часа так стоит, все смотрит и смотрит. Дескать, я уж и хвостик ей расчесала, и резинку заново перевязала, и колокольчиком звенела — нет, ничего не действует, стоит и с места не сходит.
