Ему не пришлось отвечать, их бросило друг к другу, они стукнулись лбами — и получили по шишке: поезд остановился. Где-то стреляли и кричали — причем… причем не только по-немецки, но и по-русски!
Орина еще торопливо застегивала расстегнутое, когда широкие двери с шумом сдвинулись в сторону; а за ними был реденький утренний свет и двое верховых на лошадях — один пожилой, с мохнатыми усами, другой совсем юный, в пилотке с красной звездой и брезентовой плащ-палатке, в накинутом капюшоне; пожилой, взмахнув рукой, приветливо воскликнул:
— Выходите, ребята, вы свободны!
Старик на вороном ускакал дальше — отпирать следующий вагон, а юноша на бледном коне остался, из-за его спины, из складок плащ-палатки, из-за ремня, на котором висел автомат, выглядывала знакомая задорная рожица Каллисты, и девчонка вновь показала Орине кулак. Ну что ты будешь с ней делать — ведь они с Павликом в Агрызе попались из-за нее, и вот она — благодарность! Орина выпрыгнула из телячьего вагона на землю, Павлик Краснов — следом.
— Неужто ночь кончилась? — спросила она у Павлика, стараясь не смотреть ему в лицо.
Она поглядела по сторонам: ей показалось, что она узнаёт место… Избы раскинулись по обе стороны железнодорожных путей. И вон — небольшое круглое зданье полустанка.
— Где мы? — спросила она у юноши с автоматом, который успел уже посадить крошечную школьницу перед собой.
— Это «9-й километр»! Что, не видишь? — высунулась с ответом Каллиста.
Орина оцепенела: они ехали с вечера до утра… и всего только — «9-й километр»! Ей-то казалось, что они уже где-нибудь в Сибири!
— Как будто поезд всю ночь ходил по кольцу, как трамвай, — сказала она Павлику Краснову, а он отвечал:
— Не ночь — а всю жизнь…
Орина осторожно взглянула на него — и вскрикнула: потому что Павлик оброс пегой клочковатой бородой, а в уголках глаз появились морщинки… Не ночь — а всю жизнь!.. Неужто и она… так постарела! Орина торопливо сунула руку в карман, но, увы, зеркальца, которое подарил ей Череп, не было, — наверное, она выронила его, когда упала возле колес ленинградского скорого. Она придирчиво ощупала лицо — ей показалось, что оно не сильно изменилось со вчерашнего дня, но нужно было убедиться! Ох, она не может даже губы накрасить — не видя своего отражения…
Юноша в плащ-палатке, прихрамывая, полез в вагон и принялся штык-ножом вспарывать ржавую сетку, чтобы выпустить скот. Каллиста осталась сидеть на белом коне, чья долгая седая грива волоклась по земле, и время от времени понукала его; но конь не двигался с места, видимо, не ощущая ударов крохотных пяток. Павлик Краснов притащил какие-то сбитые доски, подставил их к высокому вагону — и стадо, подгоняемое юношей, выдавилось наружу и многоного побежало в село. Орине показалось, что одна из коз похожа на Фроську… Она бросилась вслед за скотом, принялась звать козу, но та не отозвалась и, не обратив на нее никакого внимания, потерянно блея, бежала бок о бок с другими животными, внутри монолитного пока еще стада. Или это не Фроська, или… коза просто не узнала ее! Узнает ли Орина себя — поглядевшись в зеркало?!
Из других вагонов, которые успел открыть старик, тоже выскакивал одуревший от тряски крупный и мелкий рогатый скот — коров было больше всего.
— Бегите, бегите, буренушки! — кричал всадник на вороном коне. — Чего вам ехать… куда Макар телят не гонял!
Из одного вагона с надсадным визгом вырвалось стадо свиней и устремилось к грязным лужам по обочинам рельсов, несколько боровов развалились под вагонами, на шпалах; из другого вагона, точно с насеста, с квохтаньем высыпали и разлетелись повсюду снежно-белые куры, будто в телячьем вагоне была заперта зима. Куры, вздыбившие опереточные воротники, отряхнулись и, возглавляемые редкими петухами, разбрелись вдоль путей в поисках корма.
Кроме скота в поезде оказалось около двух десятков человек, которые, поблагодарив конников, направились кто куда.
Пожилой, в плотно застегнутом пиджаке и брезентовом картузе, подъехал к Орине и, соскочив с вороного, спросил: дескать, ну, узнаешь меня, красавица?! Она в недоумении качала головой. Старик нахмурился: дескать, Ефрем Георгиевич я, неужто не слыхала?! Она опять отнекнулась, старик, в сильнейшем раздражении, воскликнул:
— Неужто эта вор-рона Палашка не рассказывала про меня?! Я ведь твой прадедушка, Орина!
Тогда она кое-что припомнила — во всяком случае, ясно стало, с кем они имеют дело. А Ефрем Георгиевич представил юношу с автоматом: дескать, а это, Оринушка, твой дед по отцовской линии, Сашка-солдат!
— Хотя, — старик поглядел на нее, потом на Сашку, опять на неё, и проговорил: — Хотя… ты сейчас больше в мамки ему годишься, чем он тебе — в дедушки! — и Ефрем Георгиевич захохотал, а Орина совсем приуныла.
Каллиста же приблизилась к ним на гривастом коне и крикнула:
— А ты ведь и мой прадедушка, скажи-ка ей! — и по долгой гриве съехала на землю, правда, едва не сверзилась под кованые копыта, каждое — величиной с ее головенку в чепце.
Ефрем Георгиевич успел подхватить правнучку и, пару раз подкинув к небу, посадил на локоть, любовно на нее поглядывая и восклицая:
— Да уж конечно, Каллистушка! Ты ведь моя любимица на веки вечные!
Каллиста Яблокова, сидя у прадеда на руках, горделиво поглядывала на Орину: дескать, что — съела?! И опять сунула ей под нос кулачишко — Орина разозлилась… Маленькие пальчики разжались, а там… Горохов!
Орина вскрикнула, подставила ухо к ладони девочки и услыхала:
— Вид-дала, как мы на волке скакали?! Вид-дала, как мы поезда обгоняли?! Я ведь тоже из школы убежал! Мы нынче дома не ночевали… Ой, что бу-уде-ет…
Орина нахмурилась и сказала школьнице:
— Ты зачем его с пути сбиваешь? А если бы вас овчарки догнали?!
— Схряпали бы, — не моргнув глазом, отвечала девчушка. — Они таких, как мы, страсть как любят… Нами только и питаются, уж такая порода, особая. Но я его с пути не сбиваю, а наоборот, наставляю на путь истинный… Пытаюсь наставить… А там, позади-то — одни тупики. Школа наша — последний из тупиков! Никакого будущего у нас нет и быть не может, все одно и то же, из года в год: учеба, которая совсем нам даже ни к чему… Целую вечность не пригодится то, чему нас учат…
А Ефрем Георгиевич воскликнул: дескать, вам Каллисту благодарить надо, а вы ругаете! Дескать, если бы не она, так разве бы мы знали, что вы в этом поезде поедете… Скажите ей спасибо!
Старик лихо вскочил в седло, Каллисту посадил перед собой, а Орине предложил садиться за его спину. Павлик Краснов помог ей вскарабкаться на вороного, а сам уселся позади ее деда Сашки на белого коня. Ехали по пустому — конечно! — селу: только коровы да овцы с козами бродили по улицам и заулкам, потерянно мыча и блея перед наглухо запертыми воротами.
Ефрем Георгиевич, направив коня по лесной песчаной дороге на вершину холма, говорил: дескать, как ни крути, а выходит, надо вам ворочаться в свой Поселок. Мы-де вас немного проводим… Верхами-то быстрее будет!
