И вдруг… раздался ядреный мат… и из-за конторы вышли… семеро работяг в спецовках… те самые, которых они видели в пургинской столовой! Те, что так смачно уплетали хлеб с горчицей!
— Вот те и на! — воскликнул Павлик Краснов.
Орина, убирая вышивку в сумку дедушки, тоже изумилась: откуда они взялись-то! Она пригляделась и поняла, что работяги, пожалуй что, все на одно лицо. Правда, прораб, выступивший вперед и сказавший: дескать, нас перекинули с другого объекта, вам на подмогу, — отличался от подчиненных окладистой бородой, и звали его, соответственно, Борода. Под его началом состояли разнорабочие: первый — Ус, с усиками щеточкой, у второго оплывшее лицо было в недельной щетине — его кликали Боров, третий оказался совсем лысым, его и прозывали Череп, четвертый не расставался с топором, им и брился, его кличка была Топор, у пятого волосы свисали ниже плеч — звался он Волохатым, а у шестого оказался сломан нос, по причине чего его и окрестили Ломоносом.
Борода тотчас повел свою бригаду к Постолке, а Крошечка с Павликом побежали следом. Прораб поглядел на то место, где находился прежний мост, — от него по обоим берегам остались переломанные бревна опоры, — покивал, дескать, все равно деревянные мосты меняют каждые полсотни лет, этот куда больше простоял! Достал из-за уха карандаш, из-за пазухи лист ватмана, откуда-то свалился кульман… Орине на суконную обувь. Покуда она ногой трясла, повернулась, глянула: а на кульмане уж чертеж готов, который Борода ловко скручивает в трубку, а бригаду направляет в лес. Дескать, нужны сосновые бревна в пять-шесть саженей длиной. А Вахрушев кричит в окошко конторы: мол, глядите, чтоб без синевы были сосны-то и без краснины…
Ребята не успели глазом моргнуть, а уж они — среди работяг, которые тащат инструменты: лучковые пилы, рычаги, гидроклинья, бензопилы да топоры, — идут по сосновому бору.
Вдруг откуда-то приглушенные голоса раздались:
— Ой, глядите, тятька!
— Где? Где?
— Да вон: идет — с этими…
— Точно, тятька воротился!
Крошечка поглядела на работяг: те молчком шагают и вроде бы ничего не слышат. Завертела головой: кто же это своего тятьку нашел?! Нигде — никого, только вершинный ветер в соснах пошумливает. И вот опять:
— Нет, наш тятенька не таковский был, он выше нас был ростом, а этот, как все людишки: росточком с кусточек…
— Дурень ты, это мы выросли, а он какой был, такой и остался.
— Тятька это, тятька наш — говорю же, я по шапке узнал: вот на околыше — знак леса…
И со всех сторон раздалось:
— Тятя! Тятя! Тятенька пришел! — такой шум, что хоть уши зажимай.
И вдруг Крошечка узнала место: вон течет речушка Смолокурка, а вон там — смолокурная яма, где Егор Кузьмич Проценко работал. Это… это же Наговицын лес, который дедушка сажал! Лес Петрович! А фуражка дедушкина — на Павлике Краснове красуется, сама взяла без спросу да отдала зеленому юнцу. Его, видать, и приняли выросшие сосны за отца. В сосновом бору послышалось:
— А зачем же тятька с лесорубами идет, он что — убивать нас пришел?!
— Детоубийца!!! — зашумела роща сотней сосновых голосов.
А рабочие уж приставили бензопилы «Дружба» к подошвам Крошечкиных дядьев… Орина завопила: дескать, нельзя этот лес трогать, он фамильный, дальше, дескать, пойдемте! А Павлик Краснов поддержал ее: конечно-де нельзя такие сосны рубить, они же совсем молодые, им расти еще и расти, конечно-де пойдем дальше! Работяги нахмурились, Боров проворчал: мол, время-то нам дорого, чего куда-то тащиться — когда этот лес рядом. Но Череп, оставшийся, видать, за главного, распорядился не трогать рощу: ничего-де, еще не вечер… дескать, подальше положишь — поближе возьмешь.
А когда они вернулись на свой берег Смолокурки, ребята услышали прощальный шум соснового бора:
— Тятя, тятя, не уходи!
— Тятя, тятя, возвращайся!
— Тятенька, мы тебя ждать будем!
Павлик Краснов не выдержал и помахал соснам Лесниковой фуражкой:
— Я обя-за-тель-но приду-у!
И вот уж тянутся они по Противопожарной полосе, мимо прудков — и оказываются в настоящей тайге. Подступы к соснам перегорожены буреломом, и все затянуто дичиной кустарника.
Перво-наперво на делянке вырубили подлесок. У ребят в руках тоже оказались топорики — и они, как могли, помогали работягам. А те разделились трое на трое: Ус, Боров да Череп — вальщики, а Ломонос, Волохатый и Топор — сучкорубы. Крошечка смигнула, глядь: светло стало в лесу — и подпилы уж сделаны на лесинах у самой земли, гидроклинья вставлены, и вальщики, кто бензопилами, кто лучковой пилой довершают дело — и сосны, одна за другой, рушатся на землю, будто сотня женщин разом сняли с себя платья из креп-жоржета. Миг тьмы — и вновь стало бело: сучкорубы взялись за дело, пятятся от комля к вершине и ветви обрубают заподлицо. Да еще песню поют: привыкли-де руки к топорам, только, дескать, сердце непослушно докторам, если-де иволга поет по вечерам! Лесорубы! Мы, дескать, семь холостяков, нам влюбиться, дескать, пара пустяков!
А Орина с Павликом сучья собирают в кучи, слушают, мигают да жгут. И вроде день мигом сменяет ночь, и вмиг наступает новый день… И вот в одно из дневных мгновений Крошечке почудилось, что углядела она среди сосен… Нюру Абросимову. Идет бабушкина подружка по Противопожарной полосе, несет в одной руке лукошко, а в другой держит палку, и ходко так шагает, видно, что торопится… А за ней катится… кто-то вроде ежика, не отстает ни на шаг, прицепился, точно шавка бездомная… Орина бросилась следом, звать стала: «Тетя Нюра, тетя Нюра…» Но наступил миг тьмы — и Нюра, свернув на другую сторону полосы, исчезла среди деревьев вместе с преследователем-репьем.
— Там бабушка твоя… — указала Крошечка Павлику Краснову.
Тот поглядел, но Нюры Абросимовой и след простыл.
А работяги уж хлысты распиливают на бревна нужной длины и с помощью слег ловко катят к выросшему штабелю строевой древесины. И вот уж трелёвочный трактор подкатил к волоку, за рулем сидит прораб Борода и лебедкой бревна подцепляет. Тут и лесовоз пожаловал, за рулем Череп посиживает, загрузили «МАЗ», миг — и он уж пустой явился, и вновь ушел нагруженный, и так снова да снова, и вот, в очередной раз смигнув, ребята оказались пассажирами в кабине «МАЗа» и скоро приехали на берег Постолки, где уж все было готово для постройки моста.
Директор Леспромхоза Вахрушев придирчивым взглядом осматривает сложенную штабелями древесину и одобрительно цокает языком: дескать, полнодревесно!
— Молодцы: постарались, выбрали деревья — ни трещин, ни косослоя, ни двойной кривизны!
Бревна успели уж просмолить — смола-то Кузьмича вон как пригодилась! — и приступили к рубке моста.
Семеро работяг в головах не чесали, перекура не устраивали, живо-два принялись береговой устой рубить — основательный, как крепостная стена. И вновь просверками сменялись тьма со светом, а мостники уж быки-городни устанавливают посередь реки, рубленные не «в чашку», как избы на берегу, а «в режь» — с прозорами для весенней воды.
