— Геннадий! Гена Дресвянников! Поглядите, вот ее дочь! Вот Лилина дочь! — и указал на Крошечку, которая вся сжалась… Потому что наступила внезапная безлилийная тишина и на нее обратился страшный взгляд запавших глаз.
Но взгляд вновь повернулся как бы внутрь самого себя, а размеренный крик возобновился: «Ли-ля, Ли-ля, Ли-ля…»
Тогда Павлик Краснов, закусив губу, сам полез на дерево — неуклюже задирая ноги, цепляясь за ветки; вот он шагнул на цветущую ветвь, изгибавшуюся как раз под сучком-убийцей, и, достав из внутреннего пиджачного кармана украденную фарфоровую статуэтку, протянул ее кверху, дескать, Геша, Геша, вот она — твоя Лиля, возьми ее…
Человек, надетый на сук, смолк во второй раз и, страшно изогнувшись — так что изо рта выступила кровь, — протянул руку, взял статуэтку и приблизил к лицу… И вдруг из черного рта вместо однообразных прежних звуков, напоминавших песню, зазвучали невнятные слова:
— Да… это она — это моя Ли-ля… Я узнаю ее, такой она и была, да! И купальник ее — синий. И волосы она отжимала именно так — склонив голову набок, а вода стекала по плечу… И стояла она так же: крепко опершись на левую подошву, а правой едва касаясь пальчиками песка. И лицо красивое, я уже плохо помню, но — красивое, да, именно, именно такое: лилейной белизны… Она плохо загорала, Лиля — такая белая была у ней кожа. А глаза длинные, веки припухшие — да, да, это она! Но… где же книжки? Я помню, у ней в тот день были учебники: алгебра, геометрия, еще «Сборник задач по алгебре» Ларичева — мы готовились к экзамену по математике, она плохо знала математику, я ей помогал…
Павлик Краснов, торопясь, крикнул:
— Книжки сданы в библиотеку!.. Ведь нельзя же их столько лет держать — библиотекарша заругается…
И висящий, любовно глядя на Купальщицу, согласно кивнул:
— Да, да, я понимаю: нельзя! Столько лет… Сколько лет? У задачи — нет решения. Икс равен… Чему был равен икс? Не помню… Моя Ли-ля! — И Дресвянников с такой силой прижал статуэтку к груди, что полость раздвинулась — и фарфоровая Купальщица оказалась внутри человека.
— Сердце! — заорал тут Павлик Краснов. — Второе сердце, у вас их два, пожалуйста, отдайте нам одно из них в обмен на… Ли-лю…
Человек, ставший черемухой, молча сунул руку в открывшуюся рану на груди и, достав что-то, протянул в кулаке мальчику, залезшему на дерево. Павлик схватил сердце и сунул во внутренний карман — в то место, где прятал статуэтку. Вмиг спрыгнул на землю — и, задыхаясь, сказал:
— Теперь можно лететь…
— А как же моя невеста?! Где она?! — воскликнул летчик.
Но мальчик не успел ответить: земля под ними вдруг задрожала, по ней пошли трещины — и всех осыпал белый пахучий погребальный цвет. Они оглянулись: Геша Дресвянников, напрягший все мышцы и вновь страшно изогнувшийся, силился что-то сделать — может быть, освободиться… Но у него вышло только расшатать черемуху… Нет, не только расшатать: дерево с насаженной на него гигантской гусеницей человека стронулось с места. В ужасе, не имея сил двинуться, смотрели они, как черемуха, тяжко волоча за собой корни, точно вспоротые кишки, осыпая на жухлую траву еще оставшиеся лепестки, движется на них…
Орина вскрикнула и отмерла. Дети, а за ними летчик, бросились бежать. А черемуха, с шумом и треском, ломая молодую поросль, крошась сама, напролом тащилась по Курчумскому лесу.
Они вырвались из рогатой рощи в поле, помчались к самолету, и, залезая в него, увидели: дерево с Дресвянниковым выбралось на простор… «Як-3», хорошенько разбежавшись, взлетел — а под ним рывками противоестественно двигалась черемуха, управляемая убитым ею человеком.
Они успели вернуться до сумерек: самолет, сделав косой полукруг, развернулся над болотом — и сел в поле за избушкой.
От реки, окруженный белым кольцом гусей, мелкой побежкой спешил щуплый бородач. Но не только они увидели гусиного арестанта — Баба Яга, выбравшаяся все-таки из сарая, бежала навстречу пришлецу, потрясая кулаками. Ребята с летчиком во главе бросились наперерез бабке. Пилот вновь принялся палить в воздух, расстроив гусиный хоровод, из которого вырвался пленник, но, на удивление, он не побежал прочь от гибельной старухи, а напротив, прибавил шагу, и когда дети с летчиком подбежали, он, вцепившись в старухину хилую косицу, свалил бабку на землю, а та, в свою очередь, молотила его кулаками по чему ни попадя. Так что им пришлось разнимать дерущихся — и когда это наконец удалось, оказалось, что Баба Яга пострадала куда больше. А в рыжебородом пленнике Крошечка с удивлением узнала… деда сестрицы Мили — Иуду Яблокова.
Оба тяжело дышали, Баба Яга, валявшаяся на земле, со стонами пыталась подняться, а… Павлик Краснов вдруг подал ей руку и помог встать. Летчик, качая головой, говорил: дескать, вот уж сил нет, а туда же, лезет воевать, сидела бы на печи, да не вякала — так-то бы оно лучше было! Но старуха, надев на голову сбившийся было на плечи платок, глядя исподлобья белыми глазами, ярилась:
— Не перечьте мне! Никто мне не смеет сегодня перечить! Мой враг пришел наконец… Давно я тут посажена, давно сижу на болоте, сторожу его и уж не пропущу… И не вам меня остановить! Никому меня не остановить!
И Баба Яга, откуда только силы взялись, вновь кинулась к деду Иуде, но на полпути была схвачена пилотом.
Мальчик тут спросил:
— Даже Николаю Сажину?!
Крошечка вытаращила глаза. А Баба Яга отступила, завертела головой и слабым голосом заговорила:
— Какой Николай Сажин?! Где Николай Сажин?! Где ты его видел? — и, забыв про врага, повернулась к Павлику.
А тот указал на летчика, который в полном недоумении переводил взгляд с мальчика на старуху. Баба Яга же, изловчившись, стащила с пилота летные очки — и, увидев открывшееся лицо, вскрикнула. А после отворотилась и спрятала лицо в маске из ладоней.
— Ничего не понимаю! — говорил летчик. — Что все это значит? Кто-нибудь объяснит мне, наконец?! — и повернулся к Павлику, а тот указал на Иуду Яблокова: дескать, пускай он объяснит, дескать, я и сам многого не знаю. Знаю только одно: вот она, ваша невеста — Орина Котова! — и кивнул… на Бабу Ягу.
— Это не она! — воскликнул летчик, отступая. — Не моя невеста! Моя невеста — девушка, а это ведьма какая-то!
— Как Орина Котова?! — одновременно с пилотом вскричала Крошечка. — Ведь она же… Ведь ее же…
— Медведь задрал! — выкрикнул Иуда Яблоков.
— Медве-едь задра-ал?! — подскочила тут оставленная без присмотра старуха. — Ты говоришь: медве-едь задра-ал! Вражина!
И вдруг раздался страшный рык — и все увидели: со стороны болота, точно болотная волна накатила, вприскочку бежит Медведь. А над ним летит меченая вестница Ирига.
— А вот и Мой пожаловал! — вскричала Орина-дурочка, если это была она. — Медведюшко-батюшко, — взмолилась она громовым голосом, — возьми его! Рви его! Глодай его! Вот он — убийца-клеветник! Он — твой на веки вечные!
