– А это что за херня?
– Это не херня, – оскорбилась я, – это моя собака. – Но потом, присмотревшись к Геше, спросила: – Геш, что стряслось?
– А, былять… – Геша схватил себя за волосы и потянул, словно хотел вырвать клок. – Рукопись ногу сломала… Все на ушах, малáя…
– Как? – тихо спросила я. – Как так вышло, Гешечка?
– Хрен знает как, – Геша в отчаянии махнул рукой, – или качалась по соломе ночью и по стенке ногой шарахнула, или еще чего… Не знаю я, не было меня… Утром приехал, глядь – стоит вся потная, ногу заднюю бережет. Не, ну не выйти мне, сука, из этой конюшни… В прошлый раз два выходные взял – чисто по бабам отдохнуть, – так у Адика пузо разнесло, еле откачали, теперь эта, маму ее через налево, звезда в тумане… Ну что ты будешь делать, а?
– А что бы ты сделал, если бы тут был? – Я говорила все тише, мне хотелось успокоить Гешу, но я и сама чуть не плакала.
Двадцать лет назад перелом ноги у лошади был ей смертным приговором. Нет, ценных лошадей бывало, что и лечили, но уж никак не наших кривых, старых уродцев, выбраковку, спортивных ветеранов. Расход.
Кто их не знает, учебных лошадей, прокат? Разве что девочки, мечтающие заниматься верховой ездой. Девочек всегда больше, девочкам с детства вбивают в голову принцев на белых конях, но так как принцев обычно не до фига, девочки решают, что они сами станут принцессами, скачущими на фоне заката в поисках любимого. Лошади – это очень романтично. Тонконогие, трепетные, с развевающимися гривами.
Но не учебные лошади.
Говорят, что сейчас все еще хуже и с прокатными конями обращаются ужасно – не кормят, держат в сырых, холодных конюшнях, морят непосильной работой и продают на мясо, как только лошадь перестает приносить доход.
Но и наши ухоженные, вылизанные, кормленые, стоящие в чистой соломе, и только соломе – чтобы, не дай бог, не сохли и не трескались копыта, – были всего лишь старыми клячами, в большинстве своем.
Лечить перелом – дорого и долго, а лошадь становится практически бесполезной. И кто станет возиться со старой клячей, которой цена – копейка?
Я знала все это, ведь мне было уже одиннадцать, и еще я знала, что в жизни случается говно, которое нельзя разгрести, а можно только съесть – так говорил Геша, – но все равно не удержалась и спросила:
– А может, оставим ее, Геш? Вы́ходим, че, бабло есть прокатное, потом пристроим куда-нибудь.
– Да я сам думал, малáя. – Геша присел и стал чесать Ричарда за ушами. Ричард только похрюкивал – не встречала я еще зверя, который тяпнул бы Гешу. – Токо уж больно перелом паршивый… И как она на растяжках висеть будет? Она ж запаленная, кашлять начнет, и кирдык… Шестнадцать ей, фигли, не девочка… Ну не знаю я! – Геша вскочил и опять замахал руками. – Доктор приедет – решим… Ты токо не надейся особо, дела наши хреновые…
Я кивнула, мы помолчали – а что тут скажешь?
– Ты одевайся давай… Мелюзга скоро придет, отзанимаешься с ними, а то Бабай по конюшне мечется, аж перила грызет со злости… Он же Рукопись хотел к Вакансии под парный трюк поставить, а теперь… Эх… – Геша вздохнул. – Давай я тебе кобылу твою пока заседлаю…
– Ладно, мне только собаку пристроить куда-нибудь…
– А чего пристраивать? – удивился Геша. – Кинь тут, пусть по двору с пацанами побегает.
– Как бы он пацанов твоих не поел, – ехидно ответила я, – с цепуры вчера сняла пса. Геш, он очень злой.
– Да ты что? Ты – злой? – Геша сделал Ричарду «чебурашку» – растянул уши в разные стороны и легонько потряс. Ричард, похоже, ничего не имел против. – Ну раз злой, так пусть в кабинете у меня посидит. Нá вот. – Геша кинул мне ключи. – А в конюшню не ходи пока.
Я молчала, и он повторил, нахмурившись:
– Слыхала, че я сказал? Не ходи, я сам твою заседлаю. Ну не фига тебе там делать, все равно ничем не поможешь.
Я молча повернулась и пошла в Гешин «кабинет» – маленькую узкую каптерку с очень высоким потолком, под завязку забитую амуницией, железом, Гешиными шмотками, каким-то жизненно необходимым мусором.
В каптерке стояли маленькая электроплитка и обычная садовая скамейка с матрасом и одеялами – Геша практически жил здесь.
Расстелив для Ричарда старую попону, на которую тот с удовольствием улегся, я стала переодеваться. Мысли о Рукописи не покидали меня. Рукопись убьют, думала я, влезая в штаны и застегивая мастерку. Рукопись убьют.
Натягивая сапог, я тоскливо посмотрела на собственное колено: вот если бы я сломала ногу… меня бы не убили… Это же всего лишь перелом! Всего лишь перелом, ничего страшного, ее ведь можно вылечить, ну будет хромать…
Но хромые лошади никому не нужны.
Лошади – очень странные создания.
Большие, сильные, выносливые животные. Но в то же время – уязвимые и хрупкие.
Нет, убить лошадь не так уж просто, даже пристрелить проблема, надо знать – как. Но искалечить, сделать инвалидом – легче легкого.
Тот же запал – надо всего-то напоить разгоряченную лошадь, и готово дело, эмфизема легких (ну, не только от этого бывает, ту же Рукопись просто работали без отдыха и срока). Лошади не переносят сырости и сквозняков, они в пять раз чувствительнее к ядам, чем люди, и если для неумелого всадника лошадь – это травмы, то и для лошади неумелый всадник – это травмы: плечевая хромота, сорванная спина, рваные губы.
При всей своей мощи лошади пугливы, как птицы, они легко впадают в панику. Бегство – естественный способ самообороны для них, да и вообще, движение – это жизнь лошади, они плохо переносят вынужденную неподвижность, болеют. В этом-то и была беда Рукописи – даже если Бабай согласится тратить время и силы на никчемную уже лошадь, выдержит ли она? Лечить перелом долго, лошадь висит на специальных растяжках и почти не двигается, а с ее больными легкими…
Да, временами быть взрослой не так уж и весело. Если бы я была маленькой, я побежала бы к папе, стала просить за Рукопись или просто плакать, и он бы обязательно что-нибудь придумал. А если бы и не придумал – это была бы их забота, взрослых, все это несовершенство, несправедливость и жестокость жизни. Но теперь я сама стала взрослой, и это была моя забота. Я понимала, что лошадь – не собака, ее нельзя забрать домой и вылечить, даже выкупить ее нельзя, а если и можно – у меня нет на это денег.
Я ничего не могла сделать, и осознавать свое бессилие было ужасно.
Я тяжело вздохнула и встала – надо было идти работать.
– Ты посидишь тут, ничего? – спросила я у Ричарда, и пес шевельнул хвостом.
Он наелся, набегался и теперь был не прочь вздремнуть. Нормальная такая собачья жизнь. Не то что на цепи.
– Ну и ладно, хорошо хоть тебя не убили. – Я почесала псу переносицу, вышла и закрыла дверь.
Во дворе уже стоял Геша, держа в поводу мою кобылку, вокруг него столпились дети – группа малолеток, которых набрал Бабай, первый год.
