Я никогда не отвечала на эти наезды – ссориться я не любила, Алика уважала за то, что он хороший друг своему псу, и вот теперь, после всех этих тетек-дядек, не умеющих вытереть собаке лап, чтобы не быть покусанными, я обрадовалась ему как родному.
– Привет, Алик! А где Амур?
Алик едва взглянул на меня, странно скривив рот.
«Сейчас нахамит, – подумала я, – зря подошла…»
Но Алик не стал мне хамить. Он сполз вниз, шелуша легкую сосновую кору, и, сидя на земле, зарыдал, как мальвина какая-нибудь.
– Нету Амура, – пуская сопельные пузыри, икал Алик. – Нету… Мамка продала…
Я застыла столбом. Мальчишки не плакали, им не положено, даже маленькие, лет с семи уже, держали себя эдакими мужичками, а тут парень на два года старше, чем я… Я не знала, как его утешить, я и сама-то никогда не плакала на людях, ну, может быть, когда была маленькой, но последние лет пять – точно ни разу. И поэтому я не умела никого утешать – меня-то никто не утешал, и как бы я научилась?
Я села рядом с Аликом, стала неловко похлопывать его по плечам, как норовистую лошадь, и даже погладила по голове (хорошо еще, за ушами почесать не додумалась). Свой платок я отдала этой грымзе, так что Аликовы слезы и сопли мне пришлось вытирать подолом своей длинной (на вырост, а как же) футболки.
– Тихо, Алька, не реви. Расскажи толком. Как это – продала? Чего вдруг?
– Батя с северов приехал… Три года дома не был… На Амурку зарубился, что тот у него колбасы не взял… Ы-ы-ы-ы-ы… А я, балда, еще маслица в огонь подлил… Не берет он у чужих, говорю… А батя тогда … Ик… Эта, говорит, скотина будет у меня в доме права качать? Чтоб я этого дармоеда тут не видел… Шерсть от него, и лает… А-а-а-а-ы-ы… Амур – лает… Ну ты же знаешь, Славка, что он никогда за просто так и голоса не подавал!
– Знаю, Алик, конечно… Ты не плачь…
– Я думал – поорет и успокоится… А вчера домой пришел… со школы… Амурчика и нету… Мамка говорит – продала… Су-у-у-у-ука… Еще и наехала… Говорит, тебе кто дороже, отец родной или эта сраная кобелина?! Он, говорит, ради нас там горбатится, а ты, неблагодарный… Да сидел бы на своем Севере, козлина тупая!.. Отец родной… – И Алик заревел белугой.
Я жестом отослала Ричарда, чтобы не отсвечивал перед пацаном, не травил душу. Ричард заныкался в ямке неподалеку и затих. Я выглянула на площадку, воровато оглянулась – нет ли кого поблизости? – подхватила Алика под локти и потащила его, как санитарка раненого бойца, к инструкторскому домику.
Там усадила на стульчик, налила воды из чайника, дала напиться.
Алик выхлебал воду, а стакан крепко зажал в руке, так и сидел.
– Я не знаю, что сказать, Алик. Если бы моего Ричарда так… Я бы, наверное, умерла…
Алик кивнул.
– Искал?
– Искал. Все облазил, все площадки, на рынке был, по дворам спрашивал… Бабки с нашего подъезда видели синий «жигуленок»… Ну тех двух мужиков, что Амура увезли… Номер не запомнили, жалко…
– Слушай, так как он дал себя увезти?
– Так мамка ж вывела! В наморднике! Сука такая… Он ее с вот такого знает. – Алик показал ладонь. – Она ему всю дорогу: «Амурчик! Ласточка моя!» А сама… Сука…
Вот по этой причине я и не переучивала Ричарда. Ни к кому из моих домашних он так и не шел без команды, ни с кем бы не вышел из дому без меня, ни у кого не взял бы еды из рук. Мама, конечно, хороший человек, но на взрослых лучше особенно не рассчитывать. Ее могли переубедить или еще что, и тогда – прости-прощай, Ричард, ревела бы, как Алик сейчас, да без толку.
Это у них называлось «детские капризы». Это у них называлось – «из-за какой-то собаки».
А вышвырнуть из дома друга собственного ребенка? Собаку, которая – как это говорят? – служила верой и правдой три года? Из-за того, что «шерсть и лает»… Это как если бы моя мама выгнала дядю Степана за то, что он храпит.
Они не понимают. Не хотят понимать. Они рыдают над «Ромео и Джульеттой» – ведь это настоящая любовь. А любовь ребенка к собаке, она какая?
Алик был обычным мальчиком с ключом на шее, все сам, целыми днями торчал на площадке со своим Амуром. Отца почти не видел, мать все время на работе. Он не жаловался, родители его не обижали, просто не обращали на него особенного внимания, ну ребенок и ребенок. Да многие так.
Алик хорошо учился, не хулиганил, потому что мать шантажировала его Амуром: «Я тебе разрешаю, так ты, будь добр, сделай то-то и то-то». Он был «заложником собаки» – так же, как я.
Собаки не заменяют детям друзей, если что.
С друзьями все по-другому – надо уметь им нравиться (ну если надо), завоевывать авторитет, любовь, уважение. А собака любит просто так – как мама, но у собаки обычно больше свободного времени.
Собаки не заменяют детям родителей. Родители заботятся о детях (ну уж как умеют), покровительствуют им, а собаки – универсальные существа. Они и сами – предмет заботы ребенка и в то же время кто-то, кто опекает и защищает. Может быть, это такие ангелы-хранители, специально для детей. И отнимать у ребенка его ангела глупо и жестоко, ведь он никогда не вернется. Можно вырасти и завести себе собаку, но ангелом она уже не будет. Собаки – ангелы только для детей, для взрослых они просто собаки.
– Ладно. Я пойду, – сказал Алик.
– Посиди еще, если хочешь. У тебя вон глаза красные…
– Нет. Пойду. В промзону хотел съездить, может, туда увезли? На охрану…
– Дачи еще. Самый сезон.
– Точно! Спасибо. Ну, пойду я. Давай.
Амур так и пропал. Алик все лето объезжал пригороды, но и следочка не нашел.
Месяцев через восемь он сел за пьяную драку с поножовщиной. Надо сказать, его мама никак не связала этот факт с продажей пса.
Алик ушел, и я, вытряхнув особо старательно сосновые иголки из шерсти Ричарда, поплелась с ним домой.
Дома я стащила кеды, не развязывая шнурков, покормила собаку, пошла в свою комнату, села на пол, оперлась спиной о диван, закинула голову, как сильно пьющая птица, и наконец закрыла глаза.
Ах, ничего мне не надо, и бедное сердце оглохло… Нет, не так… Как-то не так у него было…
У них оглохло сердце, у всех этих людей, вот что.
Ричард подошел, прилег рядом, положив голову мне на колени.
На губах прорезался соленый вкус. Я провела рукой по лицу, посмотрела на ладонь.
У меня часто шла кровь носом, я знала, что делать, но вставать не хотелось. Я устала.
Я сидела, шмыгала носом и вытирала кровь ладонью.
В двери повернулся ключ, я услышала стук каблучков и подумала: хорошо бы, не сейчас, хорошо бы, мама ко мне не зашла.
– Глория, ты дома?
Кеды, подумала я с досадой.
– Гло, у тебя кровь, что же ты сидишь!
