Высмотрела себе соломенную, с голубой лентой, точь-в-точь, как у Поли Рындиной, тут же купила — все-таки отвыкла ходить с босой головой, в шляпке было спокойнее — и направилась, следуя указателям, к Солянке.
Вылезла, естественно, на Маросейку. Ну и ладно. Все равно ведь собиралась погулять, провести, так сказать, ревизию Москвы.
Шла по узенькому тротуарчику, пока не уперлась в небольшую плотную толпу, собравшуюся напротив Потаповского переулка. Люди сосредоточенно слушали очкастого дядечку, похожего на умного, седоватого грача, и совершенно не желали уступать дорогу.
— …а главное достоинство этой непримечательной, на первый взгляд, кофейни заключается в том, что расположена она в единственной постройке, оставшейся от красивейшего храма Москвы — Успенья на Покровке, разрушенного в 1936 году.
Была та церковь не без чертовщинки, куполов — тринадцать штук, однако москвичи почитали ее и восхищались ею. «Остановитесь здесь и полюбуйтесь на единственный вид сего храма… Это своего рода идеал, вы увидите, что все части сего храма имеют симметрию и непостижимую легкость», — писали о ней в путеводителях…
Геля перебежала на другую сторону улицы, и дальше, к бульварам, пошла уже обычным шагом. Странные все же эти взрослые. Сперва сломают хорошую вещь, а после экскурсии водят по несуществующему, призрачному городу. «Давайте представим, что здесь была церковь, давайте представим, что тут были палаты семнадцатого века…» Подумаешь, ценители старины, ха. Вели бы себя прилично, не пришлось бы представлять, можно было бы просто посмотреть.
Так, ворча, выбралась на Сретенский. Стало интересно, цел ли особняк Брянчанинова или тоже сломали?
Генеральский дом уцелел. Правда, от сада и ограды и следа не осталось, да и само здание мало того что перестроили, так еще и выкрасили в истошно-розовый цвет, словно какая-то взбесившаяся барби решила там устроить гламурный поросятник.
Геля поболталась у входа, прошлась вдоль фасада. Камеры наружного видеонаблюдения поворачивали за ней длинные, любопытные морды, отслеживая каждый шаг. Прогресс, фигли. Двадцать первый век.
Как выяснилось, камеры старались не зря. На крыльце появился пузатый дядька в белой рубашке и нахраписто поинтересовался, чего это Геля здесь шастает.
— Просто смотрю. А что, нельзя?
— Да что вам всем тут медом намазано? — пролаял дядька. — Крутятся и крутятся… Вали отсюдова, девочка, нечего здесь смотреть!
— Подумаешь, ха. Очень надо. — Геля скорчила презрительную гримаску и отступила в переулок, где неожиданно нос к носу столкнулась со своим родным братом Эрастом Николаевичем Фандориным.
Глава 5
— Ты что же это, следишь за мной?! — с одинаковым возмущением вскричали двойняшки, еще и толкнули друг друга.
— Еще чего, очень надо! — Ответ прозвучал тоже одновременно, и брат с сестрой сердито засопели, обменявшись испепеляющими взглядами.
Однако сопели молча, никто не решался заговорить первым.
Гневные реплики хором смахивали на клоунаду. Но вот так молчать тоже было довольно глупо, и Геля строго спросила:
— Ты почему не в школе, трудный подросток?
— Так уроки кончились. А вот ты что здесь забыла? — подозрительно прищурился Эраська.
— Я-а-а? — протянула Геля. — Я-то здесь по делу. Нам в лицее задали реферат на тему всяких военных героев царской России. Мне достался генерал Брянчанинов, ветеран японской и китайской кампаний, — врала она и сама себе удивлялась: «Это что же, теперь со мной так всегда будет? Вранье по поводу и без повода — типа профессиональный перекос супергероя?» — Вот я хожу, изучаю исторический материал… На местности.
— Это кто герой, Брянчанинов? Да ворюга он, враль и хвастун к тому же, — отрезал Эраська и, кривляясь, передразнил: — «Вообразите, вокруг пылают заросли гаоляна, а мы, такие, идем одной колонной — спешим на выручку дипломатов, осажденных кровожадными толпами…»
— Что? — прошептала Геля на вдохе. — Что?! — Она подступила к брату вплотную. — Ты откуда знаешь про заросли гаоляна?! Признавайся!
— Да я сам слышал, как он хвастался при всех! — презрительно отмахнулся Эраська. — Тоже мне, вояка. А сам по интендантству служил, крупу-говядину у солдат тырил…
— Сам слышал… Значит… ты тоже там был? На дне рождения у Липочки, — забормотала Геля. — Но как?!
— Тоже?! — Глаза у Эраськи стали круглые-круглые, как у какого-нибудь мультяшного персонажа. — Что значит тоже?!!
— Двенадцатиюродный! — Геля победительно щелкнула пальцами у брата перед носом. — Его работа, да? Так я и знала, что этот твой Ван Дорн…
— Тише ты! — Эраська воровато оглянулся. — Разоралась… Это, между прочим, тайна мирового значения…
Геля собралась ответить поехиднее, но передумала. Братец прав. Следует соблюдать осторожность.
Не сговариваясь, они молча перебежали бульвар и переулками направились к дому.
Правда, Эраськиного молчания не надолго хватило.
— Как ты узнала про Ван Дорна и… и вообще? Следила? Подслушивала? — спросил он.
Геля не ответила. Она думала вот о чем — понятно, что двенадцатиюродный голландец как-то умудрился отправить Эраську в прошлое. Но зачем? Да наверняка за тем же самым. Как проверить? А очень просто. Она повернулась к брату и произнесла всего два слова:
— Райское Яблоко.
— Значит, подслушивала… Ты хоть понимаешь, что ставишь под угрозу спасение всего человечества от Квинтэссенции Зла? — напустился на Гелю брат.
— Квинтэссенции Зла? — нахмурилась она. — Это так Ван Дорн обозвал Алмаз? Профессор кислых щей твой голландец! Яблоко причиняет разные беды, только если с ним неправильно обращаться. А на самом деле оно как раз Квинтэссенция Добра. То есть любви. А насчет человечества можешь быть спокоен. Я его уже спасла, так что свободен, мальчик.
И Геля высокомерно посмотрела на брата.
— Правда? Спасла? Ну, я рад… За человечество и за тебя… А я вот облажался, — уныло сказал Эраська, но тут же приостановился и с удивлением спросил: — Погоди, но если не Ван Дорн тебя отправил за Яблоком, то кто?
— Так. Была здесь еще одна двенадцатиюродная, — уклончиво ответила Геля. Потом подумала — Эраська все равно знает про Яблоко, что толку шифроваться? Тем более, что похвастаться ужас до чего хотелось. И, не вдаваясь в лишние подробности, но и не сказать, чтобы коротко, поведала брату Историю Спасения Яблока.
К концу истории Эраська подозрительно повеселел. Конечно, можно было предположить, что брат искренне радуется за человечество, но Геля слишком хорошо его знала. Поэтому хмуро спросила:
