Она показала, чтобы он и себе налил.
Дальше Лантхильда благочиние нарушила. Видать, ого насмотрелась. С рюмкой в руках встала из-за стола. Прошлась по гостиной. Явно подражала кому-то, потому что манеры у нее вдруг стали американские. Еще не хватало, чтобы ноги на стол класть начала.
Подошла к портрету деда. Подбоченилась. Поигрывая рюмкой, начала разглядывать. Потом вдруг почесалась.
Сигизмунд потешался, глядя на нее.
— Атта аттинс, — задумчиво молвила девка. Капнула коньяком на пианино под дедовым портретом.
— Ну, ты полировку-то портишь, — встрепенулся Сигизмунд.
Девка повернулась к нему и строго указала на портрет.
— Надо.
— Что надо-то?
— Надо. Атта аттинс.
Так. Теперь в доме вводится культ поклонения предкам. Так сказать, перманентная родительская суббота. Еще не хватало перед портретом девкиного аттилы поклоны бить. Или плясать. С копьем и в юбке из листьев.
— Слышь, Лантхильд. Ты ведь не заставишь меня… — Сигизмунд собрался с мыслями. — Твоему батьке поклоны бить… а?
Девка посмотрела на Сигизмунда, по-птичьи дернув головой. И направилась к нему, целеустремленно, как робот-трансформер. Устремила на него палец.
— У нааст ут проблеем, — высказалась она, в точности копируя монотонную интонацию синхронного перевода.
Боже! Откуда она этого набралась? Нет чтобы что-нибудь приличное выучить. Полезное. Жизненное.
— Да нет у нас проблем, — сказал Сигизмунд. — Сядь, Лантхильд. И насладись беспроблемьем. Расскажи мне что-нибудь интересное.
Усадить Лантхильду было трудно — разошлась, разгулялась. Расхаживала взад-вперед с рюмочкой, то и дело прикладываясь, и разглагольствовала. Употреблялись уже знакомые слова «гайтс», «двало Наталья», «милокс», «годиск-квино», «тиви», «квино» как таковая. Значительно больше было незнакомых слов. В принципе, Сигизмунд догадывался, что девка осуждает его образ жизни. Выпила и решила поговорить начистоту.
Помаргивала разноцветными огнями елка. Торжественно мерцала матовая бутылка с золотой этикеткой. Золотом Нибелунгов глядела стопочка с каплей коньяка на дне.
Лантхильда с распущенными волосами, разрумянившаяся, стояла спиной к Сигизмунду, глядя на дедову фотографию. И говорила, говорила…
За окном трещало и взрывалось — там баловались пиротехникой. Откушали, послушали разные глупости по ого, «Песни о главном-2» — и выбежали утрамбовать в желудке трапезу.
Сигизмунду было странно. Вот сидит он под новогодней елкой, употребляет «Реми Мартен», который берег для доброго вечера с хорошим другом. Сидит наедине с человеком, которого избрал для распития заветной бутылки.
Сигизмунду хотелось бы все это высказать, объяснить. И о елке, и о коньяке, и о добром, единственном вечере. Но начнет он говорить — и будет Лантхильде его речь казаться чужой и непонятной. Только и поймет, что о чем-то важном ей говорят. А о чем…
— Лантхильд! — прервал девку Сигизмунд.
Она обернулась. По правой щеке гуляют разноцветные огни.
— Еще?
Она поняла. Кивнула. Сигизмунд наполнил рюмочки.
— Драастис, — сказала Лантхильда, видимо, желая сказать «мерси».
— Нии «драастис», — поправил Сигизмунд. — Мерсии.
Это она усвоила мгновенно.
— Мерсии.
Сигизмунд поднял рюмочку.
— Хайлс! — легко произнес он.
— За бабс! — отозвалась Лантхильда, решив сделать ему приятное.
Они одновременно засмеялись. Выпили.
— Пойдем гулять, — предложил Сигизмунд. Девка и кобель знали это слово одинаково. Обожравшийся пес, бессильно простертый кверху раздутым брюхом, мгновенно вскинулся.
Сигизмунд встал и пошел из комнаты. Хундс побежал впереди. На пороге Сигизмунд запнулся об хундса и утерял тапок. Пес тут же ухватил потерю и унес.
— Другие собаки приносят хозяевам обувь, — укоризненно сказал Сигизмунд.
Лантхильда продолжала сидеть, вопросительно глядя на Сигизмунда.
— Ну, идем, — повторил он. — Вставай. Пошли проветримся.
Девка встала, и тут ее повело. Да. Девке-то точно надо бы проветриться.
Сигизмунд усадил ее в коридоре на тумбу для обуви. Лантхильда глядела в пространство остекленевшими глазами и загадочно улыбалась. Сигизмунд натянул ей на ноги сапожки. Надел на нее шубку. Застегнул пуговки. Нахлобучил на лавину длинных белых волос вязаную шапочку.
Лантхильда очнулась от транса и вновь повела тягучие разговоры.
Вышли на улицу. Почти тут же налетели на подвыпившую компанию с бенгальскими огнями. Стали кричать друг другу «С Новым Годом!» Кобель помчался облаивать компанию. Естественно, нашелся кто-то, кто начал дразнить собаку. Пес пришел в восторг. Охотно ввязался в перебранку. Дразнивший, похоже, тоже. Но тут кто-то еще запустил петарду.
Поджав хвост, кобель под громкий хохот спасся.
Звук взрыва пробудил Лантхильду. Визгнула. Потеряла равновесие, с размаху села в снег.
В компании засмеялись. Обступили. Протянули Сигизмунду бутылку. Тот глотнул. Вернул. Бутылка пошла по рукам и исчезла.
Парень без шапки отделился от компании, помог Сигизмунду поднять Лантхильду.
— Тяжеленькая, — уважительно произнес парень, водружая девку на скамью. — На, держи. Бабахни во здравие. Похоже, твою подружку это возбуждает.
И вручил Сигизмунду еще одну петарду.
— Мерсии, — неожиданно очнулась девка.
Парень хохотнул, и компания, галдя, удалилась.
Другая компания, в отдалении, пыталась с помощью худосочных петард подорвать фонарный столб.
Лантхильда сделала попытку встать.
— Пойдем, — сказал Сигизмунд. — Заодно и возбудимся.
Достал зажигалку, запустил подаренную петарду. Из трубки со свистом один за другим вылетели несколько огней. Почти сразу бессильно погасли.
Лантхильда окончательно очухалась. Вцепилась в руку Сигизмунда. С другого бока на Сигизмунда карабкался перепуганный кобель. На ручки просился.
Пинком отогнав пса, Сигизмунд приобнял девку.
Лантхильда чудила. То принималась петь свои диковатые протяжные песни. То втолковывала Сигизмунду насчет козы. То делала попытки упасть…
Бродя кругами, Сигизмунд приблизился к компании «подрывников». Те с маниакальным упорством пьяных продолжали взрывать фонарь. В основном старались двое — оба «не первой свежести», как выразилась бы Аська. Один был устрашающе патлат и длинен. Возле него вилась, притоптывая, миниатюрная дамочка в шубке. Дамочке было скучно. Время от времени она повторяла:
