— Ну ты не говори! — ополчилась мать. — При коммунистах все-таки был порядок. А теперь… — И, обратясь к Наталье: — Господи, вот мы, Наташа, все думаем, ночами не спим, какая опасная у Гоши работа! Ведь этих генеральных директоров так и отстреливают. Все сердце материнское изболелось, как там Гошенька… Иной раз ночью проснешься, не знаешь, куда деваться от предчувствий…
— Да нет, у него там безопасно. Мелкий бизнес, тараканы… — сказала Наталья и аккуратно скушала стопочку коньяка.
— Да ты кушай, кушай, — сказала Наталье мать. — Возьми салат. Это из своей капусты…
Нажраться Сигизмунд не мог — за рулем. Хотя очень хотелось. Поэтому утешался студнем и салатом «оливье». По ого громогласно шла какая-то срэхва. Потом ее перебила реклама — появился слюнявый верблюд и начал подергиваться на фоне убогой шоколадки. Шоколадка восходила на горизонте, замещая собою солнце.
Мать в очередной раз поразила Сигизмунда. Семантика происходящего на экране дивным образом миновала ее сознание. Заглянув под стол, где бесчинствовал Ярополк, бабушка умиленно сказала:
— Ярик! Погляди, какие верблюдики!
Ярик высунулся, мельком глянул и снова исчез под столом. Он там что-то ел, поминутно роняя это на пол.
Подвыпив, дедушка принялся шумно бранить дерьмократов. Мать девически капризничала:
— Бори-ис! Какой ты вредный! Не порти праздник!
— Нет, пусть он ответит! — кипятился отец. — Он за дерьмократов голосовал! Он в девяносто первом на баррикады таскался! Молотовские коктейли взбалтывал! Допрыгались!.. С этими выборами!.. А я что, всю жизнь, всю жизнь, значит, зря?.. Чтобы сын тараканов, значит, морил? После ЛИТМО? Мы с матерью из кожи вон лезли, как рыба об лед бились, чтоб высшее образование ему дать, а он!..
— Бори-ис!..
— Что Борис? Я шестьдесят два года Борис!
Сигизмунд понял, что пора батю останавливать. Мать этого делать не умела. Мать отбирала у отца бутылку на той стадии, когда отец, войдя в ярость, принимался крушить благородный хрусталь. Так-то с десяток вазочек извел.
— Папань, — мирно сказал Сигизмунд, — ты только в диван не прячься.
— В какой диван?
Сигизмунд посмотрел отцу в глаза. Неожиданно оба засмеялись.
— Да ну тебя, — сказал Борис Иванович, отирая рот. И налил себе еще. — Выпьешь, Гошка?
— С радостью бы, да за рулем.
— Приехал бы хоть раз пешком, а то — за рулем, за рулем… Совсем вы пить разучитесь с этой машиной…
«Диванная история» мирила их быстро и надежно. Потому что была их первой мужской тайной. Двух мужчин от матери.
Сигизмунд учился в седьмом классе, когда однажды, вернувшись домой, не застал ни матери, ни отца. Мать была на работе, а отец должен был находиться дома.
Неожиданно за спиной ожил диван. Диван сдавленно произнес:
— Гошка… ты?
— Я, — послушно ответил пионер Морж.
— Вытащи меня… Застрял…
— Пап, ты?
— Ну, — захрипел диван.
Сигизмунд подошел, осторожно приподнял сиденье. В ящике для белья, скрючившись, лежал Борис Иванович. Очень пьяный. И добрый-добрый.
— Тсс, — таинственно прошептал он. — Я тут хоронюсь.
— От кого? — шепотом спросил Гоша.
— От матери, от кого… Ругаться же будет…
— Ее дома нет.
— Так придет же.
— Вылазь, папа.
— Ты думаешь?
Закряхтев, Борис Иванович перевалился через низкую стенку и выпал на пол. Заохал. Гоша закрыл диван.
Отец работал на Адмиралтейских верфях. В тот день как раз спускали новое судно для дружественной Болгарии. Мореманы Борису Ивановичу штопор подарили. В виде писающего мальчика. Штопором завивалось то, чем мальчик писал. Борис Иванович и сын его Сигизмунд были от мальчика в восторге, а мать обозвала похабщиной и грозилась выбросить.
— Во, Гошка, гляди, — сидя на полу, сказал тогда отец, — чего болгары подарили…
Гоша сел рядом на пол, взял мальчика, и они с отцом безудержно, до слез, захохотали…
Эта история традиционно вспоминалась по праздникам. Мать фыркала, говорила «Ну, Бори-ис» и «Ну, Го-оша». Это тоже входило в программу.
Наталья диванную историю не любила. Считала глупой. Однако мнение свое держала при себе.
Тут из-под стола выструилась кошка, измазанная кетчупом. Отбежала, истово принялась вылизываться. Следом вылез Ярополк.
— Бабушка, а пирожки?
— Ах ты, мой ангел! — всполошилась бабушка. — Конечно же, пирожки! Мы тут, старые, заболтались, забыли…
— С капустой?
— И с капустой, и с грибами…
Сигизмунд оживился. Он любил пирожки с грибами.
— Я схожу позвоню, — сказала вдруг Наталья.
Сигизмунд проводил ее глазами. И чего мужика себе не найдет? Вроде, все у бабы на месте…
Пирожки мгновенно очистили сознание от лишних мыслей. Мать пекла их виртуозно, этого не отнимешь.
— Выпей хоть рюмочку, — сказал отец.
— Пап, ты понимаешь, что я ребенка повезу?
— А «папа» по-новому будет «атта», — сказал Ярополк. — А от водки умирают.
В комнату вернулась Наталья. Бесстрастно сказала:
— Сигизмунд, я тут СЛУЧАЙНО набрала твой номер… Там у тебя опять норвежка. «Надо, говорит, Сигизмунда».
Блин! Забыл включить автоответчик. И видеокамеру забыл. Хотел ведь снять Ярополка, родителей…
Сигизмунд бросился к телефону. Наталья слегка отвернулась от него.
Схватив брошенную Натальей трубку, Сигизмунд громко, чтобы в комнате слышали, энергично заговорил:
— Алло!
— Наадо, — жалобно сказала Лантхильда. — Сигисмундс… Наадо! Таак…
— Алло, Лантхильд?
— Йаа… — отозвалась девка, подумав.
Сигизмунд бодрым голосом произнес:
— Ик им микила! Махта-харья Сигисмундс. Милокс срэхва! Гайтс гоодс. Хва Хальвдан? Итан-фретан! — И, подумав, добавил: — Драккар!
Обдумав услышанное, девка печально повторила:
— Сигисмундс… наадо…
— Йаа, — сказал Сигизмунд. Сделал паузу. — Нии… Йаа…
— Наадо, — совсем тихо сказала девка.
— Надо, Лантхильд, — отозвался Сигизмунд. И положил трубку.
Вернулся в комнату.
— Что-то стряслось? — спросила мать.
Он неопределенно пожал плечами. Ему остро захотелось домой.
— Норвежцы твои вернулись, что ли? — осведомилась Наталья. — Видать, понравилось ей у тебя, норвежке этой?
