Томочка молчала. Техник-смотритель записывала. Готовила акт. Маляр-штукатур изучала предстоящий фронт работ. Бубнила что-то вроде «здесь обстучать… да, еще с месяц не подсохнет… А тут забелить…»
Сигизмунд, никому не нужный, маячил поблизости. Пытался указывать технику-смотрителю, чтобы акт составляла по всей форме и правильно.
Закончив осмотр, делегация тем же порядком двинулась к выходу.
— Акт! — напомнил Сигизмунд.
Делегация притормозила. Техник-смотритель обернулась.
— Сейчас на четвертый сходим. Заверим. Потом подпишем в РЭУ. В пятницу заберете.
— Почему в пятницу?
— Потому что начальство в РЭУ будет только в четверг.
— А что оно делает до четверга?
— На Банковском трубы прорвало, два дома без отопления стоят. А завтра обещали минус восемнадцать. В пятницу зайдите.
И делегация отбыла.
— Лантхильд! — крикнул Сигизмунд. — Вымой пол.
…Девка уже домывала пол, когда в дверь позвонили снова. Явилась маляр-штукатур.
— Ну че, — сказала она с порога, — обстучать у вас надо…
— Хво? — растерянно спросил Сигизмунд.
Маляр не обратила никакого внимания на то, что спросили ее по-иностранному.
— Штукатурку мокрую сбить, не то упадет, не дай Бог, на голову, пристукнет… — пояснила она. — Газетки постелите пока. Стремянка есть у вас?
Сигизмунд полез за газетками. В начале перестройки усердно копил. Для истории. Теперь без всякой жалости устилал историческими личностями пол и диван, стол и книжные полки. Мелькали лики Горбачева, Ельцина. Фамилии: Нуйкин, Салье, Новодворская, Иванов и Гдлян… Господи, как давно все это было!
Притащил стремянку. Малярша споро забралась наверх, обстучала потолок, усеяв газеты кусками штукатурки. В комнате стало жутко.
— Ну вот, — бодро сказала она, слезая со стремянки, — месяцок посохнет, а там сделаю.
— Сколько посохнет? — переспросил Сигизмунд.
Она еще раз подняла голову к потолку.
— Да месяцок, быстрее не выйдет. Оно же высохнуть должно, иначе и смысла нет белить. Сантехники из перекрытий аквариум сделали, рыбу можно разводить. Пока все вытечет, да просохнет… К февралю сделаю.
Она ушла. В коридоре остались белые следы.
Ворча себе под нос, Лантхильда принялась отмывать за ней пол.
* * *
Сигизмунд был благодарен девке. Не будь Лантхильды — разгребал бы сам весь этот хлам. Как миленький. Не при царизме живем, у нас слуг нет. Есть только жены. И еще есть слуги народа, это которые по телевизору. Они тоже хлам разгребать не будут.
Вечером, предварительно созвонившись, заехал к Генке. Генка обитал в районе «Электросилы». Когда Сигизмунд позвонил и сказал, что заедет по делу, Генка не проявил ни радости, ни удивления. Заехал — ну и ладно. Уехал — да и аллах с тобой.
Дверь открыл Генка. Театрально вскричал:
— А, родственничек!
— Кто это, Гена? — донесся с кухни голос тетки.
— Это я, тетя Аня! — крикнул Сигизмунд.
— Ой, Гоша… — Тетя Аня выплыла из кухни, вытирая руки о полотенце. — Раздевайся, сейчас чаю… Ты с работы, голодный? Может, пообедаешь с нами?
— Ну да, будет он наши пустые щи хлебать… Он у нас генеральный директор, он у нас по ресторанам, девочки, стриптиз, мясное ассорти… — сострил Генка.
— Гена! — укоризненно сказала тетя Аня. — Что ты несешь?
Даже покраснела, бедная.
— Да нет, тетя Аня, я по делу, на минутку. У меня дома обед.
Сказал — и сразу осекся. Тетя Аня вздохнула (она тяжело переживала семейную неудачу Сигизмунда — видать, попрекала прежде сына-балбеса: мол, кузен-то женился, семью завел, а ты…)
— Давно пора, Гошенька, — сказала она.
— Что пора?
— Мужчина должен быть женатым, — сказала тетя Аня.
— Нет, это я сам готовлю, — неискусно соврал Сигизмунд.
— Дело твое. — И проницательная тетя Аня уплыла на кухню.
— Пошли, пока она снова не завелась, — заговорщически прошептал Генка. Потащил Сигизмунда к себе в комнату.
Берлога Генки представляла собой длинный, очень темный и исключительно захламленный пенал. Преимущественно хранились здесь разные мелкие предметы, необходимые для бизнеса на студенчестве: какие-то курсовые, старые учебники, видеоматериалы, в углу неприютно приткнулся старенький компьютер, «троечка», на полу сиротливо громоздился магнитофон «Юпитер», еще бобинный. Под самым носом у продавленной тахты, на которой только Генка и мог лежать
— у остальных сразу начинал ныть позвоночник — стоял телевизор. Тоже советский. Все это было густо припорошено пылью.
— Мать рвется тут все прибрать, — похвалился Генка, — а я не даю. Удерживаю, как царь Леонид Фермопилы.
Одна стена и шкаф отражали давнее увлечение Генки художественной фотографией. Были залеплены наглухо. Генка полагал, что чем крупнее фотография, тем она художественнее. Несколько штук — с детьми. Дети собирали цветочки или беседовали с кошечками. Имелись пейзажи. Тоже в ограниченном количестве. Березка во поле, клен, роняющий листья. Речка и мостик. Пейзажи только деревенские. Генка ездил их снимать в Белоостров.
Больше всего Генка фотографировал баб. Были здесь девицы одетые и раздетые, одевающиеся и раздевающиеся. У всех очень большие, многозначительные, сильно накрашенные глаза. И волосы распущенные. И все чрезвычайно серьезны. Не любил Генка легкомысленного хихиканья в объектив.
— Слышь, балбес, дело есть, — начал Сигизмунд, осторожно присаживаясь на тахту, прикрытую старым колючим ковром.
— И чем же может помочь блистательному гендиру бедный родственник? — развязно осведомился Генка.
— Не комплексуй. Это тебя не красит, — обрезал Сигизмунд. — У тебя видеокамера на ходу?
Генка насторожился.
— А что?
— Одолжи на пару дней.
— Чего?
— Видеокамеру, говорю, на пару дней одолжи.
— Кобеля своего увековечить решил, что ли?
Во время одного из визитов Генки к Сигизмунду кобель проел генкины штаны.
— Ярополка. К родителям поеду…
— Ладно, — нехотя сказал Генка. — Что ты как последний жлоб, в самом деле…
Вытащил ящик письменного стола — большого, добротного, сталинских времен. Извлек камеру.
— Пользоваться умеешь? Да ладно, гляди. Она для дураков сделана. Сюда гляди, тут жми…
— Да знаю я, знаю…
Генкины объяснения вдруг напомнили Сигизмунду его собственные — когда он девку обучал пользованию «поляроидом».
