А подрастет — водку с ним пить будем вместе, на рыбалку поедем…
Да ну ее, Наталью, совсем. Достала!»
Устав давить из себя покаянные мысли, Сигизмунд затормозил у светофора. Стоял, смотрел, как идут люди. Разные.
Город подморозило. Намело предновогодних сугробов. Было холодно и празднично. Некоторые рестораны вывесили на дверях рождественские венки, похожие на те, что в советские времена торжественно возлагали к могиле Неизвестного Солдата. Что-то в них все-таки было гробовое.
Сегодня особенно бросалось в глаза, как много стало в городе чисто вымытых, ярко освещенных, нарядных витрин.
Приметил впереди голосующего мужика. Остановился.
— Слышь, хозяин, до Желябова?..
— Садись.
Мужик сел. Приятный мужик, особенно после Натальи. Здоровенный, с круглой закопченной рожей, кучерявый. Сигизмунду сразу стало легко и просто.
— Слышь, хозяин… Слыхал, вроде, с апреля — все, подвозки тю-тю.
— А чего? — спросил Сигизмунд.
— Да я тут в исполкоме был, два хмыря толковали. Теперь если подвозить — лицензию брать. Ну, чтоб больше денег содрать с нашего брата.
— Да пошли они!.. — от души сказал Сигизмунд.
— Во, а я и говорю! — Мужик оживился. Устроился поудобнее, принялся рассказывать. Весь так и кипел впечатлениями, еще свеженькими. Кулаком себя по колену стучал. Хороший кулак, рабоче-крестьянский. В семидесятые годы таким кулаком грозили разлагающемуся капитализму из журнала «Крокодил».
— Я к чему, бля, хозяин. Я сам-то таксист, во… Ну да неважно. Прицепчик взял к легковухе.
— Какой прицепчик? — полюбопытствовал Сигизмунд.
— «Бизона». Ну, взял, пошел регистрировать. Прихожу в исполком, в свой, Приморский, а там — уй, мать!.. — кабинетов, бля, как купе в поезде. Двери, двери, двери…
«Хордс, хордс, хордс…» — мысленно переводил Сигизмунд на девкину мову.
— …Сует мне, значит, облом форму: заполняй, мол. Там с одной стороны исполкомовская, ну — форма-то, а с другой — налоговая должна эту самую…
— Визу…
— Во, визу ставить. А я знаю, что прицепчик от легковушки налогом не облагается. Иду в налоговую. Прихожу. Там, бля, такой молотобоец сидит — пахать на нем. Поглядел по прейскуранту, бля, все, хуяк, резолюцию мне — ти-ти-ти — нашкрябал, нацарапал. Не облагается. Ну, говорю, все? Не, говорит, не все… И рожа, рожа, слушай — в три дня не обосрешь…
«Нии», — перевел Сигизмунд. Рассказ ему нравился.
— …А че еще-то? Ну, это я говорю. А он: иди, говорит, теперь с этим в исполком, пускай на моей визе печать свою поставят… Ну я, бля, обратно в исполком. Во, порядки! Прихожу в исполком. Оба-на! Сегодня не успел, прием окончен. Завтра приходи, с утра. Выхожу я из дома в семь утра — ну, у меня еще дела были в другом месте. Я на Кораблях живу. Ну, выхожу в семь. Как раз снег выпал. Мягкий такой снежок, чистенький. Слышь, хозяин, раньше-то — в семь утра все утоптано бы было. А тут я иду — и только одна стежка следов к метро вьется. Моя. Стало быть, один я со всей домины на работу пошел. А остальные-прочие там в доме от безработицы дурью маются… А?
Помолчали. Сигизмунд закурил. Мужик тоже закурил. Он торопился дальше рассказывать, пока не доехали до Желябова.
— Ну, прихожу в исполком. А там — слышь? — другой молотобоец сидит, еще охрененнее того, что в налоговой. Во! Шкаф! Холодильник, бля! Лапищи, бля, здоровенные, в черном волосе. Он печаточку взял — ма-асенькую такую, пимм ею по лицензии… Все, говорит, свободен. Я только уходить собираюсь, а тут еще один хмырь к тому входит. Слушай, бля! Боец, тяжеловес! — Тут мужик заранее заржал, предвкушая, и слегка подтолкнул Сигизмунда в бок локтем. — Слышь, хозяин! Не, ты представь, для чего он приперся! — И аж визгнул. — Чаек принес первому. Чтоб, значит, передохнул. Утомился, бля! Представляешь? Да этих мужиков вдвоем на Гитлера спусти — никакого Белорусского фронта не надо, уделали бы… Плуг вместо «Кировца» каждый тащить может… Не, бля… раньше бюрократия была… Рыхлые были все, старели рано, импотенты через одного — по морде видно… Не, был в исполкоме, — тут мужик с трудом удержался, чтобы не плюнуть в машине, — все в р-рубашечках, в г-галстучках, все ч-чистенькие, блядь, и одни мужики… Не, точно — нуменклатура… Молотобойцы, блин, ну, блин… Вот мы с тобой рабочие люди, вот мы с тобой грязные, потому что день-деньской в говне копаемся… Сразу видно, что рабочие…
Сигизмунд призадумался, не обидеться ли. Решил не обижаться. Ему было приятнее находиться по одну сторону баррикады с этим мужиком.
— А хули мне указы, — сказал Сигизмунд. — Скажу, что знакомый. Что, не подтвердишь?
— Ну! — сказал мужик. — Мы с тобой, как говорится, друг друга понимаем. Слушай, вон там останови. Меня Гоша зовут.
— Меня тоже Гоша, — сказал Сигизмунд.
Они обменялись рукопожатием. Лапа у мужика была как клешня.
— Ну, бывай, — сказал Гоша, сунул десятку и полез из машины.
В отличнейшем настроении Сигизмунд развернулся через Конюшенную и поехал к дому. Образ вечно недовольной Натальи, перед которой Сигизмунд виноват на веки вечные, растаял без следа.
* * *
В зоне стихийного бедствия обстановка стабилизировалась. Лишь время от времени потолок ронял тяжелую мутную каплю. «Перекрытия хорошие», — вспомнились Сигизмунду откровения дяди Коли.
Упавшая штукатурка и грязные лужи на полу были прибраны. Лантхильда стояла, сложив руки на животе, — ждала похвалы.
— Молодец, — сказал ей Сигизмунд. — Умница.
Лантхильда не понимала. Продолжала выжидательно глядеть.
— Ну, что я тебе могу сказать на все это, девка? Как говорят наши братья меньшие американцы, good work.
— Годс воркья, — поправила девка.
— Йаа, — сказал Сигизмунд.
Девка скромненько улыбнулась.
Обстоятельно доложила обстановку. Во-первых, хундс нагадил на кухне. Был приговорен к битью тапком по заднице. Приговор был приведен в исполнение немедленно. Девке пришлось убирать за хундсом.
— Что же ты!.. — укоризненно обратился Сигизмунд к хундсу.
Хундс преданно завилял хвостом, а когда Сигизмунд протянул к нему руку, ловко опрокинулся на спину и подставил для почесывания брюхо.
Сигизмунд пощекотал брюхо и выпрямился. Хундс, помедлив, покосил на хозяина глазом, потом улегся и принялся, сопя, искаться.
Однако девка еще не окончила доклада. Трудно переходила к главному. На ее лице появилось озабоченно-тревожное выражение.
— Ну, давай, что там еще случилось?
Ого — он не работает. Он не показывает ничего. Ого умер. Погиб. Сломался.
— Так тебе и надо, — сказал Сигизмунд. — Жадность фраера сгубила. Ящик к себе уволокла, а про антенну-то и забыла!
