Грипп! Страшнейший!!! Все время чихаю-кашляю, чихаю-кашляю…
Телефон все звонил и звонил. Блин, давно надо было поставить аппарат с АОНом и черным списком, а не жмотиться.
Сигизмунд умирающе просипел в трубку:
— Слушаю…
— Гоша? — послышался в трубке обеспокоенный голос.
Мать! Этого еще не хватало!
— Да. — Сигизмунд придал голосу капризно-недовольное выражение. — Что ты звонишь так рано?
— А ты что, спал?
— Да, — лаконично соврал Сигизмунд.
— Совсем нас позабыл, не звонишь, — завела мать. — Ну, как ты там?
— Нормально.
— Деньги-то есть? Не голодаешь?
— Да, есть.
— А то ведь вы с Натальей-то разошлись! — Тоже мне, новость! — Тебя и покормить-то некому…
— Меня и Наташка не больно-то кормила, — угрюмо сказал Сигизмунд.
— Да уж, — закручинилась мать. — Кто как не мать… А ты не ценишь…
— Ой, ну хватит… Как у вас-то дела? Что новенького?
— Да что у нас, стариков, новенького? Это у вас, у молодых…
Сигизмунд никак не отреагировал.
Слышно было, как возится в комнате безумная девка.
— А? — переспросил он.
— Я говорю, как Ярик? — повторила мать.
— А? Кто?.. А, нормально.
Яриком — Ярополком — звали сигизмундова сына. Ему было пять лет. Жил он, естественно, с Натальей.
— Что-то голос у тебя грустный, — заметила мать. — Ничего не случилось?
— Не-ет, — с деланным удивлением сказал Сигизмунд, — всђ путем.
— Ты что, там не один?
— Один, — легко соврал Сигизмунд.
— Мы тут с отцом хотели к тебе заехать. Завтра тут будем неподалеку…
Сигизмунд мысленно застонал. «Неподалеку» — это они в собес собралась, не иначе.
Уже второй год отец доказывает, что всю блокаду просидел в осажденном Ленинграде. В собесе не верили, требовали бумаг. В то, что бумаги в войну сгорели, — в то верили охотно. Но ничего поделать не могли. И требовали бумаг.
Время от времени отец находил какой-нибудь клочок, имеющий косвенное отношение, и ехал с ним в собес. Клочок приобщали, но все равно не верили. Требовали еще. Отец не терял надежды, что критическая масса клочков в какой-то миг переродится в абстрактные льготы, о коих многословно распинаются жирные рожи по «ящику».
Сигизмунд устал его разубеждать. После каждого такого похода отец долго пил корвалол, а мать по телефону сообщала Сигизмунду подробности. Подробности всегда были омерзительны. Сигизмунд выслушивал, постепенно впадая в человеконенавистничество.
Так и подкрадывается старость, думалось в такие дни.
— А я тебе носки вяжу, — сообщила мать.
За стеной девка что-то с грохотом уронила.
— Я сам к вам заеду, — торопливо сказал Сигизмунд. — На выходных. Пока…
И собрался было положить трубку.
— Погоди-ка, Гоша, — сказала мать.
Сигизмунд снова поднес трубку к уху.
— Ну, что еще? Я опаздываю.
— Как песик? — спросила мать. — Глазки перестали гноиться?
— Уже давно, — сказал Сигизмунд. И снова попытался положить трубку.
— Гоша, — строго спросила мать, — ты налоги ВСЕ платишь?
— Что? Какие налоги?
— Ты, Гошка, гляди. Сейчас такая налоговая полиция. Глазом моргнуть не успеешь… А отвечать за все тебе придется.
Мать очень гордилась тем, что ее сын — генеральный директор.
С другой стороны — об этом она не уставала твердить — ее материнское сердце всђ изболелось. Ведь каждый день сообщают: такого-то генерального директора застрелили, такого-то — взорвали… Да еще указы эти строгие…
— Ты смотри, Гошка, — ворковала мать, — смотри. Сейчас люди совсем совесть потеряли. Как бы тобой не прикрылись, не обманули. Вон, как хитрят… Вчера в «Телеслужбе безопасности»…
— Мама! — в отчаянии сказал Сигизмунд. — Я опаздываю!
— Я тебе дело говорю! — рассердилась мать. — Это раньше была налоговая инспекция, а теперь — полиция. Это другое. Изобьют ни за что, а потом еще и посадят. По телевизору…
— Ну все, все, — сказал Сигизмунд. — Пока.
И положил трубку.
Настроение испортилось вконец.
Мать удивительно ловко в кратчайшие сроки надавила на все больные мозоли Сигизмунда. Наталья, собес, «Телеслужба безопасности», налоговая инспекция-полиция…
Налоги, по глубочайшему убеждению Сигизмунда, уходили на прокорм разной ненасытной жирной сволочи. Более же всего Сигизмунда бесили репортажи о заседании Думы. Вид то дремлющих, то дерущихся «избранников» вызывал у Сигизмунда дичайшее раздражение.
Вспоминался какой-то древний китайский царь или император, хрен его разберет, — он всех придворных в говне перетопил. Умный был человек, светлая голова, ничего не скажешь. Да и вообще, китайцы — великий народ. Вон, стену какую построили…
Сигизмунд твердо знал: если бы Президент отдал приказ утопить нынешних толсторылых чинуш в вышеозначенном субстрате, он, Сигизмунд, за такого Президента последнюю каплю крови бы отдал.
И за мэра бы отдал, если бы мэр собесовских бюрократических гадин на площади повесил. На Сенной. Или где там Федор Михалыча бесноватого расстреливали? Перед ТЮЗом им.Брянцева? Тоже хорошее место.
Только не бывает такого. Потому что не бывает никогда.
Тяжко на свете жить, ох, тяжко.
Сигизмунд перевел дыхание. Снова взял телефон и набрал номер своего офиса. Светочка была уже на месте. Она всегда приходила рано.
С бухгалтером Сигизмунду повезло. Светочка свое дело знала туго, а в другие дела не совалась. За это он регулярно платил ей зарплату и два раза в год выдавал премиальные. Светочка работала на Сигизмунда в «Новой Победе». Потом у них был перерыв в совместной деятельности. Организуя фирму «Морена», Сигизмунд вспомнил о Светочке и позвонил ей. Оказалось, что ей нужна работа.
— Светлана? Это Морж. Ты сегодня на работе?
Глупый вопрос. Конечно, она на работе.
— Да, — ответила Светочка.
— Я сегодня не приду, — сказал Сигизмунд. — Завтра, наверное, тоже.
— Что отвечать, если позвонят? — деловито спросила Светочка.
— Скажи — уехал в Москву. Послезавтра буду.
— Ладно, — сказала нелюбопытная Светочка. — У тебя все в порядке?
— Более-менее, — сказал Сигизмунд. — Целую.
Время от времени они со Светочкой необременительно занимались любовью. Это значительно упрощало их отношения.
