Пока Кротов приходил в себя, старичок, тот самый, что смотрел так понимающе, вожделенно заглядываясь на разложенный Шмульфихой товар, неожиданно подскочил, хищным движением свернул газету с ящика, сгреб все, что было там, кое-как, комком, затолкал добычу за пазуху, и шустро поковылял в сторону метро. Звякнули серебряные пряжки, и, выскользнув, покатилась на тротуар одинокая перламутровая пуговица.
Ошарашенный журналист встал как вкопанный, наблюдая за престарелым воришкой.
И сейчас же получил ответ на собственные каверзные вопросы о злодейских свойствах товаров старухи Шмульф. Ответ самый прямолинейный: счастливо удирающий с украденным барахлом старичок был на глазах у всех сбит рейсовым автобусом номер тридцать шесть возле самого края тротуара. Как убедились очевидцы — намертво.
«Старые вещи… Ее забавляли… Интересовали старые вещи, — думал журналист Кротов. Он чувствовал себя где-то на дне странного кошмара, будто бы унаследованного от прадедушки. — Старые вещи… Почему-то мне кажется, она говорила не о шмотках. Не о той ерунде, которую продавала. Иначе она не продавала бы, а покупала… Как эти ее клиенты-собиратели. Но сама Шмульфиха не болела этой болезнью. От которой, по ее словам, ее покупатели «излечились». Излечились, умерев? Искалечившись… Конечно, после случившихся с ними несчастий, их уже не интересуют никакие мелочи-погремушки. Их больше ничто не интересует, кроме жизни и смерти… Серьезные вещи. Старые вещи. Что же она имела в виду? Не понимаю».
Он не написал тогда статью. Нечто, с чем он столкнулся на Тишинском рынке, оказалось опасней и страшнее, чем он ожидал. Чем мог осмыслить, не повредив своему рассудочному мировоззрению.
Тема не по зубам, как говорят профессионалы.
* * *
И только спустя долгие годы, сделавшись значительно взрослее и мудрее, Илья Владимирович Кротов наконец догадался, о чем говорила ему старуха Шмульф.
Однажды ему попалось на глаза изречение какого-то древнего мудреца, утверждавшего, что самая старая вещь на земле — это душа человека.
Прочитав эти слова, журналист встрепенулся. Ему мгновенно припомнились черные глаза дьявольской старухи.
«Так она говорила о людских душах!.. Все эти замороченные страстями люди обладали душой. Считается, что душа человеческая бессмертна, переживает не одно рождение и воплощение, старится… Так вот какие старые вещи интересовали ее на барахолке!»
Как живые горели перед ним глаза Шмульфихи. Журналист Кротов почувствовал, что тоже горит, словно в лихорадке. Не ожидая подвоха, случайно, как играющий ребенок, он заглянул в бездну, в темный лик мирового Зла. Зачем? Не стоило этого делать.
Все тайны зла лежат на поверхности — близко к людскому сердцу.
После попытки взять у нее интервью старуха Шмульф исчезла с Тишинки.
А вскоре исчезла и сама Тишинка — блошка-толкучка-барахолка, заповедник азарта, рассадник жадности и вечного человеческого вожделения обладать даровым незаслуженным счастьем.
На смену прежней Тишинке пришли выставочные комплексы — куда более совершенная ловушка для чудаков. Теперь это называется арт-галереей, пассажем, выставкой-продажей…
А товар — то же барахло, каким торговали прежние Тишинские дельцы — на модном жаргоне называется теперь «винтаж». И стоит вдесятеро больше.
Теперь даже за вход на Ярмарку Старых Вещей приходится платить. Впрочем, как раз это, пожалуй, не удивляет… Чем реже товар — тем дороже его цена.
Шепот в стене
Колобовский переулок
Люди склонны ценить старину, потому что это — история. Но в старинных зданиях, как известно, часто водятся призраки и всякая нечисть. Из чего тоже нередко получаются истории…
Колобовский переулок в Москве расположен чрезвычайно практично (если кому-то непременно нужна история). Запрятанный между Петровским бульваром и Петровкой, он подобен нервному узлу, связывающему различные части городского организма. Старые дома Колобовского переулка угнездились рядышком со Старым цирком на Цветном бульваре, знаменитой Петровкой, 38 и зданием бывшей женской пересыльной тюрьмы.
Одним словом, Колобовский переулок — это то самое, безусловно, историческое место, поселяясь в котором люди, казалось бы, должны быть готовы не только к неустройству излишне древнего коммунального хозяйства, но также и к встрече с нечистью.
Но к этому никто не бывает готов.
Осень 1976-го года выдалась необычно теплой. В старинном трехэтажном доме номер 27 по Колобовскому переулку еще не включили отопление, но железная крыша так нагревалась на солнце днем, что к вечеру в квартирах царила духота. Толстые кирпичные стены излишне ревностно хранили жар солнечного дня.
Жильцы распахивали форточки, забранные от комаров сетками, но это мало помогало. Наружный воздух, нагретый от пыльного городского асфальта, и воздух, нагретый внутри дома, просто взаимно обменивались запахами. Но движения эфира не получалось — ни ветерка, ни сквознячка.
* * *
Виктор Сергеевич Мукашев, 39 лет, проживающий в квартире номер 14 дома номер 27, встал в субботу пораньше, чтобы, наконец, отремонтировать потолок в кухне. Жена уже который месяц подзуживала и пилила его на этот счет. Раньше Виктор Сергеевич не подновлял потолок, отговариваясь бессмысленностью этой работы: крыша дома протекала, и желтушные пятна от протечек возникали снова и снова, как нехорошая застарелая болезнь.
Но этим летом ЖЭК починил крышу. Поэтому можно было наконец счистить старую штукатурку и заново побелить кухню.
Виктор Сергеевич, разумеется, жалел тратить законный выходной на ремонтные дела. Но против жены куда деваться?
Мукашев надеялся справиться с делом до полудня.
Накануне он одолжил у соседей из квартиры напротив стремянку, а брат еще в прошлую субботу привез ему специальную насадку на пылесос, с помощью которой можно было распылять жидкую побелку из банки, как из пульверизатора.
Умывшись и перекусив на скорую руку поджаренным хлебом с молоком, Виктор Сергеевич за пять минут соорудил себе шляпу из газеты — традиционный национальный головной убор домашнего ремонтника и, захватив мастерок, взгромоздился на стремянку.
Обшваркав инструментом один уголок над плитой (жена еще с вечера накрыла все в кухне полиэтиленом и газетами от пыли), Виктор Сергеевич заметил, что вентиляционная решетка на стене донельзя забита густой черной грязью.
— Японский городовой! — беззлобно констатировал Мукашев и спустился вниз. — И чем мы тут, в городе, дышим? — этот риторический вопрос он задал безмолвной кухонной стене, выкрашенной коричневой масляной краской.
Виктор Сергеевич заглянул в мойку, вынул оттуда кухонную тряпку, намочил теплой водой, слегка отжал и вновь полез наверх, надеясь просто стереть пыль с решетки.
Пыль казалась пушистой и невесомой, но на поверку оказалась прочно сцементирована жирными каплями оседающего в этом месте кухонного газа; мокрая тряпка не вытирала пыль, а прилипала к ней, приклеиваясь намертво к решетке.
