— Ну, что, — говорит «тихушник», — Максим? Штаны менять не придется?
Я отшучиваюсь:
— Ковбоям Хаггис, говорю, везде и тепло, и сухо.
Он ржет. Смеялся он, правду сказать, противно — словно захлебывался. Не как люди обычно смеются: «ха-ха-ха», там, или «хи-хи-хи». Нет, он как-то особенно — «тхи-пси-пси» у него выходило, будто он в бороду себе плевал.
Повел он меня по темному кладбищу вполне уверенно к какой-то высокой чугунной ограде. Там включил фонарик, прибор свой взял. Покрутился с ним возле надгробия, потыркался туда-сюда. Потому сунул мне в руки лопату и ткнул:
— Копай, — говорит.
Ну, а я что? С пьяных глаз на автопилоте — выполняю приказ. Копал, пока лопата обо что-то твердое не стукнула.
Тогда спустились мы с ним оба в яму, включили еще один фонарик, смотрим: гробовая доска, наполовину сгнившая.
Проломили мы ее лопатой. Всадили ненароком в какие-то кости… Запах такой пошел — я даже протрезвел наконец. Чуть не сбежал было из-за этой вони. Но этот «тихушник» так профессионально в костях ковырялся — знаешь, как профессор в анатомичке. Я его даже зауважал — вот, думаю, интеллигентская морда, а какой неробкий. И ничего плохого мне в голову не пришло.
А он вдруг говорит:
— Упс! Максим Сергеевич, вынужден вас разочаровать. Клада тут Ленькиного нет.
А мне, честно, уже и не до клада было — выбраться бы из этой заварухи. Домой бы да отсыпаться. Мутило меня уже этого покойника нюхать, а к мощам его я и не приглядывался.
— Зато, — продолжает «тихушник», — имеется кое-что другое.
И выкладывает мне в ладонь орден! Восьмиконечную серебряную звезду, усаженную, как мне показалось, бриллиантовой крошкой.
— Звезда Святого Станислава. Берите, Максим!
Я прямо офигел.
— Что значит — берите? — говорю. — Как это? А… вы? Договорились ведь пополам.
— А! — машет он рукой. Будто бы о пустяках речь. — Я ж перед вами провинился. Обещал большой клад, а тут так, побрякушки. Они, конечно, больших денег стоят. Но это совсем не то.
Я от такого подхода еще больше прифигел. А он разъясняет:
— Могила эта заброшенная, родственники человека, который тут похоронен, в революцию сгинули. Последний внучатый племянник во Франции умер. Ну и кому нужно, чтоб этот орден в земле гнил? Не стесняйтесь, Максим, берите. Через сотню лет гробы здешние так сгниют, что от них и следов не останется, а земля есть земля. Считайте, что вы как археолог эту штуку нашли.
— Археолог? Угу. Ну, а вы-то как?
— А у меня другой интерес, — смеется тихушный интеллигент. — Тхи-пси-пси-пси!
Подумать бы мне тогда тупой своей головой — какой такой интерес может быть у подобного типа? Так нет — на блестяшки пырился!
…Этот самый Лев Георгиевич подсказал мне человечка в одной антикварной лавчонке — сдал я ему орденок, а он мне деньжищ через пару дней отвалил столько… Короче, на этом я и сломался.
Действительно, думаю: ну на черта покойникам драгоценности?! Не фараоны небось. В загробной жизни не понадобится. А мне сейчас как раз сгодится. Пока в стране такой бардак. Уж лучше мертвых грабить, чем как эти вонючие коммерсы и братки — из живых все соки давят.
Короче говоря, с этим Львом Георгиевичем устроили мы на пару нехилый бизнес. Копали везде, по всему Питеру. И за городом тоже, бывало.
В Мартышкино копали — там на местном кладбище, между прочим, мумий полно. Откроешь гроб — а покойник внутри свеженький, будто только вчера зарыли. Ну, по платью или по костюму, конечно, сразу отличишь, где восемнадцатый век, а где — поколение «Пепси».
До старых кладбищ никому особо дела нет. На Лютеранском вон народ давно уж мраморные плиты домой таскает, не то что поковыряться в земле.
В таком деле только две трудности — в архивах документы на правильную могилку отыскать. И браткам на глаза не попасться. Они свои криминальные трупы часто на кладбищах зарывают. Да и менты тоже, случалось, пошаливали… Ну, а мы с «тихушником» моим и от тех, и от других старались подальше держаться.
Копали потихоньку. Не орден — так колечко, не колечко — так монеты, но что-нибудь почти всегда есть, хоть даже серебряные замочки на гробе. Особенно если могила знатного богача.
Дело так хорошо пошло — образовался у меня стабильный, вполне солидный доход. Лариска даже пожалела, что ушла от меня. Хотела вернуться. Да я не позволил. Она ведь во все нос сует, а мне оно надо? Не хотел я, чтоб кто-нибудь знал, как я себе на жизнь промышляю.
Ну так вот, поначалу я даже радовался своим успехам на грабительской ниве. А потом, когда первый угар прошел, начал за своим «тихушником» примечать… Он ведь говорил поначалу, что, мол, клад Леньки Пантелеева ищет.
Ну, ищет и ищет. Попутного ветра в горбатую спину. Бывают, знаешь, такие упертые личности типа Гарибальди: мол, возьму или все — или ничего нафиг не надо.
Но этот Лев Георгич уж больно странно себя вел. Из нашей общей добычи почти никогда ничего не брал. Он даже денег за вырученные побрякушки не брал!
Очень-очень редко и как-то скромненько — колечко серебряное, сережки, пятачок-рублик. И видно, что ценность предметов его вообще не занимает. Берет он их себе вроде как для виду. Или, не знаю — чисто сувенир на память. Чтоб помнить потом, что «Здесь был Лева».
Но могилы при этом разыскивал он весьма тщательно — никогда наобум мы с ним не копались и никогда пустыми с предприятия не возвращались. Разве что перед нами какая-нибудь сволочь поковыряется, бывало, да и обчистит покойничков еще до нас.
Я стал повнимательнее приглядываться к своему компаньону: ну правда, ну не от святости же он со мной в могилах ковыряться лезет? Есть у него свой интерес, наверняка. Вот только какой?
Смотрел я, смотрел, и начал замечать, что и правда, не просто так Лев Георгиевич могильными раскопками занимается.
Часто он в вырытые ямы спускался первым и, пока я его сигнала жду — стоит лезть или лучше наверху на шухере постоять, — вполголоса что-то бормочет нараспев. Душевно так, тихохонько. То ли заговор, то ли молитву — хрен его знает.
И насчет сувениров. Часто я обнаруживал, что он и впрямь какие-нибудь вещички на память из могил прихватывает, но совсем особые: то палец мертвеца, то прядь волос с головы, то какую-нибудь мелкую костяшку. Ногти. Один раз глаз вынул у какого-то старика, в носовой платочек завязал. В другой раз — кусок коричневой кожи выдрал у трупа прямо с груди, над областью сердца.
И все это спокойно, без комментариев, вроде бы так и надо. Вроде бы затем мы и лезли в могилы — и я, и он.
Сообщники.
Только какой я ему сообщник? Это он меня втянул. Противно мне было смотреть, как он покойников дербанит, но молчал. Решил, что он фетишист. Тихий, хотя и противный извращенец. Я и молчал.
