Шум в голове мешал как следует сосредоточиться. Вышвырнув из бюро все найденное, озадаченный, он огляделся по сторонам. На деревянной конторке у окна валялись еще какие-то бумаги и в том числе заготовленные для рассылки письма.
Ландсберг пересмотрел конверты. На одном из них он обнаружил свой адрес. Немедленно вскрыв послание, прапорщик нашел внутри и векселя, и все свои долговые расписки, которые выдавал приятелям, делая займы, и — вот неожиданность — письмо Власова своему убийце.
Дрожа, он заглянул в это письмо.
«Итак, Карл Антонович, — писал Власов жестким круглым почерком, — вот и обещанный мною сюрприз к вашей свадьбе.
Возвращаю вам все ваши векселя и расписки. Отныне все сделанные вами долги прощены и вычеркнуты.
Такое значительное событие в жизни молодого человека, как женитьба, не должно омрачаться тягостными мыслями. А я знаю, Карл Антонович, как мучительно было вам переносить стесненное в плане финансов положение.
Так пусть не удивит вас просьба: примите мой дар к свадьбе без условий и возражений.
Буду откровенен с вами. Я прожил жизнь бестолково. Нажив состояние, ничьей души не умел согреть заботой, потомства не завел, да и на службе Отечеству ничем не отличился.
Случались и в моей жизни трудные минуты, и часто думал я, что, буде попался б на моем пути в ранние годы человек, способный понять мои затруднения и бескорыстно помочь мне преодолеть их — возможно, что и жизнь сложилась бы иначе, и не сделался бы я таким мизантропом, каким знают меня люди вот уже долгие годы.
Хочу, чтобы вы знали, уважаемый Карл Антонович, что и в моем возрасте с людьми случаются перемены.
Для благополучия собственной души я намерен предпринять теперь следующее, если вы дозволите мне участвовать в судьбе вашей, как если б вы были для меня сыном. Я выбрал вас именно как наиболее достойного и многообещающего, блестящего молодого человека из всех, известных мне. Узнайте же теперь, что на ваше имя составлено мною завеща…»
Дочитать письмо Ландсберг не смог — в глазах у него замельтешили черные мухи, чернильные строчки поплыли вправо и влево, и все полотно реальности расползлось, разлезлось на части, как гнилая ветошь.
«Миронтон, миронтон, миронтене…»
* * *
Заплаканный до бессилия Ландсберг был схвачен через час на квартире убитого ростовщика бдительным дворником, связан и передан под арест.
Товарищи по полку, узнав о положении прапорщика, прислали в камеру к нему ушлого адвоката.
Этот многоопытный пройдоха сумел протащить в тюремное здание пистолет. И, показав его заключенному, разъяснил свое предложение:
— Вас, Карл Антонович, обвиняют в преднамеренном злодеянии, в двойном убийстве. И, увы, в деле нет ни одного смягчающего обстоятельства, которое позволило бы избежать сурового наказания.
Сощурив блескучие глаза, юрист внимательно наблюдал за реакцией подопечного. Она была весьма невыразительна. Лицо прапорщика оставалось холодным и бесстрастным.
Адвокат убежденно произнес:
— У вас есть два возможных пути спасения: вы можете застрелиться — спасти от позора себя и честь своего полка.
Ландсберг повернул голову и посмотрел на адвоката.
— Это то, что предлагают вам ваши друзья и товарищи. Или вы можете застрелиться как бы… понарошку. Не до конца. Вы военный, человек опытный, да и я вам подскажу, как стрелять, чтобы не убиться, а только пораниться. Это смоет позор с вашего мундира и разжалобит присяжных. Можно будет списать ваши проступки на временное помрачение ума, угнетающую обстановку, душевную травму — ну, в общем, детали тут несущественны.
Это то, что предлагаю вам я.
Риска никакого нет, можете не сомневаться — все будет обставлено в лучшем виде! Придется только некоторое время побыть в больнице и пройти врачебную экспертизу. Доктора признают состояние аффекта, и я легко выведу вас из-под карающей руки закона. А там и с состоянием убитого злодея-ростовщика разберемся. Есть и тут крючочки, чтобы повернуть дело в нашу с вами пользу…
Адвокат подмигнул.
— Ну, так что вы выбираете? Одно из двух. Итак?..
Прапорщик вздохнул. Неловко обошел адвоката, стоявшего по-хозяйски посреди камеры, приподнялся на цыпочках, подтянулся на руках к зарешеченному окну и выглянул наружу.
Из окошка виден был кусочек улицы напротив тюрьмы, несколько домов и дорога. На дороге стоял шарманщик. Тот самый.
Красивый лакированный инструмент радостно сиял в лучах весеннего солнца.
— Ну, господин Ландсберг? — нетерпеливо переступая с ноги на ногу, нудел адвокат. — Ведь все просто. Достаточно взвесить логически…
Старик шарманщик на улице поднял руку и занес ее над рукоятью шарманки…
— Нет, хватит, — с трудом разомкнув высохшие губы, сказал Ландсберг. И повернувшись к адвокату, пояснил: — Понимаете, некоторые вещи логике не подчиняются.
— Да что вы! — рассмеялся адвокат. — Какие же?
— Например, совесть.
После такого ответа говорить им было уже не о чем. Адвокат удалился.
А разжалованный прапорщик Ландсберг остался.
На улицу он больше не смотрел.
Он стоял у решетки окна и самым внимательным образом изучал тот кусочек неба, который удавалось видеть из камеры, не напрягаясь, не поднимаясь на цыпочки и не вытягивая вверх шею.
В синем лоскутке, наполненном светом, носились стрижи; роскошный майский день изливал доброе свое тепло за границами тюрьмы на всякого человека без исключения — богатого и бедного, старого и молодого, честного и нет. И даже несчастному арестанту Ландсбергу доставался крохотный, но радостный его кусочек.
И в этом не было никакой логики, но было много такого, что примиряло бывшего прапорщика с его судьбой и с его выбором, который он, наконец, сделал сам.
[5]
ПАМЯТЬ МЕРТВОГО БАСТИОНА
Охтинский мыс,
Красногвардейская пл., 2
Треугольники равнобедренными не бывают — во всяком случае, когда речь идет о любви.
С этим утверждением Наташа Веснина готова была согласиться, если бы вот уже третий месяц не мучила ее дилемма: требовалось сделать окончательный выбор между Ильей Зайченко и Андреем Демидовым.
