— Вы не уродливая, — поспешила возразить Соня.
— Что же вы тогда именуете уродством, мои крошки? — Татьяна Иосифовна усмехнулась. И тут же, не дожидаясь ответа, продолжила: — Я думаю, что мы обойдемся без супа. Но вот мясом и картошкой займется Лидия. Я убеждена, что она отлично готовит. К тебе, Софья, у меня доверия нет, готовишь ты плохо, — сказала она, забыв о Лидии и выходя из кухни с Соней, словно вопрос с обедом был уже окончательно решен.
Уже войдя в комнату, Татьяна Иосифовна крикнула оттуда:
— Я разберусь с Соней и тут же поговорю с вами. Так будет лучше, Лидочка.
«Что ж, — подумала Лидочка, — не будем спорить, ибо если моя миссия удастся, если я приехала сюда не зря, то можно приготовить ей обед».
Кухня была оборудована разномастно, скудно, но посуды было достаточно для троих, только найти тарелки и ложки удалось не сразу, — видно, Татьяна Иосифовна пользовалась только одним комплектом и редко мыла посуду. Ее мало кто навещал, если и навещали, то не кормились. На счастье, в кухне была газовая колонка, и Лидочка пустила воду, чтобы сначала хотя бы вымыть кастрюлю и нож. Потом уж, пока картошка будет вариться, она вымоет остальное.
Несмотря на то, что лилась вода и шумела газовая колонка, Лидочка отлично слышала беседу, что велась за стенкой, — перегородка была фанерной или картонной, да и женщины вскоре после начала разговора повысили голоса. Лидочка не испытывала угрызений совести из-за того, что подслушивает чужие тайны: ведь, в конце концов, Татьяна Иосифовна знает об акустических особенностях ее дома. Да и нет особенных тайн в разговоре, хотя, конечно, он не предназначен для посторонних ушей.
— Ты могла бы чего-нибудь привезти, — это были первые слова Татьяны, услышанные Лидочкой. — Посмотри, Лида — чужой человек, совершенно чужой, но не поскупилась на элементарные продукты для пожилой женщины.
— Неужели вы ей не подсказали, что вам нужны эти элементарные продукты? — спросила Соня, показывая зубки.
— Она — чужой человек, впервые здесь.
— И еще не знает, как вы умеете использовать людей.
— Еще одна подобная фраза, Соня, и ты вылетишь отсюда.
— Лиде что-то от вас нужно, вот пускай и старается. А я к вам притащилась из-за вашей дочки, в этом вся разница.
— Как ты цинична, Соня.
«В таких случаях, — подумала Лидочка, — спортивные комментаторы говорят, что боксеры проводят разминку».
— Вы не спрашиваете, почему я вдруг приехала. Взяла и приехала, — послышался голос Сони.
— Чтобы пообедать? — с иронией спросила хозяйка дома.
У нее был молодой голос, он не состарился вместе с хозяйкой. Когда говоришь с такой женщиной по телефону, рассчитываешь увидеть благородное изящное существо — только таким природа дает звучные с хрипотцой голоса. Здесь же природа схитрила.
— Меня беспокоит состояние Алены, — произнесла Соня.
— Оно всех давно беспокоит, — ответила Татьяна Иосифовна, щелкнув зажигалкой и, видимо, закурив сигарету.
— У меня такое впечатление, что она на грани срыва, — сказала Соня.
— И это заставило тебя бросить все и кинуться ко мне, в глушь, зная, что я давно уже не авторитет для собственной дочки и что мои увещевания вызовут лишь обратную реакцию.
— Но все же вы ее мать. А я ее ближайшая подруга.
— Меня вообще удивляет, что у Алены может быть подруга. Я вспоминаю слова: «И у крокодила есть друзья». Ты слышала?
— Неужели вам безразлична судьба вашей единственной дочери?
В голосе Сонечки задрожали слезы.
— О господи! Почему я родилась в стране демагогов?! — воскликнула Татьяна Иосифовна. — Ты лучше расскажи мне, что вам с Аленой или тебе одной от меня нужно. Только учти, что денег у меня нет и никогда ни для Алены, ни для тебя не будет.
— Мне не нужны ваши деньги, — сказала Соня. — Я приехала, потому что всерьез обеспокоена судьбой Алены. Вы знаете, что она практически перестала принимать пищу. Она похудела на пять килограмм.
— Я мечтаю об этом.
— В ваши годы об этом можно не задумываться.
— Не спеши загонять меня в могилу.
Лидочка хотела отбить мясо, но потом передумала. Ей становился весьма любопытен нечаянно подслушанный разговор о незнакомой Алене, дочери Татьяны Иосифовны, и уж совсем не хотелось напоминать собеседницам, что за стеной стоит невольная слушательница.
— Так что же изменилось? — Татьяна Иосифовна сердилась. — Чем ее состояние отличается от того, что было год назад?
— Она в кризисе.
— Это что означает?
— Это означает, что Алена близка к самоубийству. Я не боюсь этого слова, потому что я стараюсь предотвратить это несчастье, но я не всесильна.
— А чем я могу помочь?
— Вы рассуждаете, будто вы и не мать Алены, а совершенно посторонний человек. Даже соседи по дому беспокоятся о ее состоянии.
Разговор за стеной прервался.
Лидочка представила себе, как Татьяна Иосифовна, вальяжно расположившись на диване, медленно курит, не глядя на Соню, а та нервно примостилась на краешке стула, готовая продолжить свою речь и понимая, что у нее нет слушателя.
Лидочка представила себя на месте Сони — и ощутила бессилие от бесплодной попытки выполнить миссию.
— Ты хочешь, чтобы я позвонила и поговорила с ней? — спросила наконец Татьяна Иосифовна.
— Только при условии, что вы не скажете, что я к вам приезжала.
— Ну уж совсем сумасшедший дом! А с чего это я ей позвоню? Что я ей скажу? До меня дошли слухи?..
— Если она узнает, что я ездила к вам, она меня никогда не простит. Вы сделаете еще хуже. Вы не представляете! Она же как на краю пропасти — неосторожный толчок, и она может сорваться вниз!
Соня громко всхлипнула, Татьяна Иосифовна недовольно произнесла:
— Не надо этих театральных представлений. Они никому еще не помогали.
— Я не представляю…
— Мне пришлось, в отличие от тебя, прожить трудную жизнь, на грани голодной смерти, поминутно всем рискуя. И я научилась эту сволочную жизнь ценить. Ценить каждую ее минуту!
— Татьяна Иосифовна, я все знаю, — устало произнесла Соня. — Мы же сейчас не о вас говорим, а об Аленке. Вы же живете в отдельной даче, водопровод, канализация и так далее. А ваша дочь в Москве готова покончить с собой.
— Но уж не от голода! — воскликнула Татьяна Иосифовна. — А от простой банальной причины, которую я называю распущенностью.
— Вы можете называть это как хотите, но я, как ее ближайшая подруга, официально вам заявляю: Аленушка страдает. Искренне страдает. Из-за этого мерзавца она готова покончить с собой.
— Когда на сцене появляется очередной мерзавец, я это и называю распущенностью. Нельзя метаться всю жизнь в поисках мужских объятий. Нужно уметь сохранить чувство человеческого достоинства.
