Лидочка подумала: было бы хорошо, если бы он сошел раньше.
— Вам далеко? — снова спросила Соня.
— Мне через одну, в Переделкино, — сказала Лидочка.
— Молодец, — сказала Соня, как будто Лидочка правильно ответила урок, — мне тоже там выходить.
И, несмотря на недавнее желание поскорее отделаться от соседки, Лидочка искренне обрадовалась: Соня выходит вместе с ней, потому что в ней уже созрела внутренняя уверенность, что парень с крючковатым носом тоже едет в Переделкино и что он каким-то образом угрожает Лидочке.
Наверное, десять лет назад, нет, меньше — пять лет, Лидочка не обратила бы внимания на этого парня, по крайней мере, не заподозрила бы угрозы. Какая может быть угроза средь бела дня, когда вокруг люди? Да и кому нужна женщина средних лет и скромного вида? Но пять лет назад людей не расстреливали вот так, запросто у подъезда собственного дома, и в газетах не констатировались очередные убийства очередных банкиров и директоров. Казалось, что даже убийцы перестали бояться кары — масштабы преступлений маньяков стали теперь исчисляться десятками жертв, и это тоже стало привычным.
Лидочка не связывала того кавказского парня с ночными событиями у дома — к тому не было никаких оснований, но существовало какое-то внутреннее сходство безнаказанности. Лидочке показалось даже, что в мимолетном взгляде, брошенном на нее парнем с крючковатым носом, была наглая угроза, с какой кот смотрит на полузадушенную мышь, с которой еще не наигрался.
Поезд затормозил у занесенной снегом платформы — снег был настолько утоптан по краю, что легко было скользнуть под вагон, и углублен тропой по середине открытой платформы. Железные дороги сдавались разрухе последними, но сдавались и они. Платформы перестали убирать, ступеньки лестниц провалились, у единственного телефона-автомата была оторвана трубка, а бетонный забор, за которым тянулся густой высокий лес, частично рухнул — бетонные квадраты углами высовывались из снега.
— Вам с платформы направо? — спросила Соня.
— Да, — согласилась Лидочка.
Сердце сжалось — парень в кожаной кепке сошел с поезда и сразу стал виден, когда несколько человек, также покинувших электричку, потянулись к началу платформы, где была лестница.
Парень и не думал скрываться. Он словно поджидал Лидочку. Но на нее не смотрел.
— Он мне не нравится, — сказала Соня, как будто угадав мысли Лидочки. — Мне кажется, что он за нами следил. Кстати, у меня есть газовый баллончик. Вы не возражаете, если я его приготовлю к бою?
— Нет, не возражаю, — ответила Лидочка. С Соней ей стало как-то спокойнее. К тому же выглянуло солнце — февральское, еще холодное, но совершенно настоящее, светящее с синего неба, цвет которого был интенсивен из-за снежного царства вокруг. Загрохотала, набирая скорость, электричка и скоро унесла с собой не только грохот, но и все остальные звуки, словно высосала их из воздуха. Лидочка обернулась: парень с крючковатым носом стоял на платформе, разглядывая верхушки сосен. Женщины прошли так близко от него, что Лидочка заметила даже наклеенный на его щеке кусочек пластыря.
— Я надеюсь, что нам по дороге, — сказала Сонечка. — Вы меня взволновали этим чеченцем.
— Почему чеченцем? — спросила Лидочка, уже догадываясь об ответе.
— Они все чеченцы. Или азербайджанцы. Им дома не сидится, а мы, лопоухие, — лучшая в мире добыча. Толстые зайчики, грабь — не хочу.
Лидочка хотела было рассказать Соне, что на рассвете она видела, как убили человека, но спохватилась — получилось бы, что она как бы соглашается с Соней, а она не была с ней согласна. И Лидочка понимала, что в иной ситуации была бы даже рада отвязаться от Сони, существа мелкого, завистливого и питающегося не столько колбасой, сколько сплетнями и суевериями. Но сейчас она была даже благодарна Соне за то, что та мелко, как болонка, семенит рядом, — Лидочке хотелось оглянуться и посмотреть, следует ли за ними тот парень, но надо было заставить себя не оборачиваться. Даже если он идет сзади, он не должен догадаться, что Лидочка его боится, потому что, вернее всего, он очень хочет ее испугать. И только ли испугать?
— Вы не в Дом творчества писателей идете? — спросила Соня.
— Нет. Мне нужны дачи «Мемориала», за Домом творчества направо.
— Вот это совпадение! — обрадовалась Соня.
— Какое совпадение?
— Скоро узнаете. Я загадала и раньше времени не могу сказать.
Узкое шоссе, повернув, вывело их к воротам имения, которое, как сообщила Соня, принадлежало патриарху, потом дорога стала огибать кладбище.
— Вы знаете… — Соня показала на поднимающиеся на холм, прижавшиеся друг к дружке могилы.
— Здесь похоронен Пастернак? — угадала Лидочка вопрос Сони.
— Вот именно, — Соня была недовольна тем, что ей не удалось показать эрудицию. Она шмыгнула покрасневшим помидорчиком носа, поправила толстые очки и мелко засеменила вверх — дорога, обогнув кладбище, сбежала к мостику, за которым справа открылось заснеженное поле, а слева потянулся забор, принадлежавший, как сказала Соня, главному питомнику советских писателей. Здесь в творческих муках родились многие шедевры социалистического реализма. Соня явно повторяла чьи-то слова, вернее всего поэта-авангардиста, о котором и принялась рассказывать Лидочке:
— Я здесь позатот Новый год встречала, меня тогда один Борис кадрил, он потом в Штаты уехал. Ему самому путевку не дали, но у него там каждый второй — знакомый, вплоть до Евтушенки. Двое суток гудели. Группен-секс был самым невинным развлечением.
Соня привирала, но Лидочка не стала возражать. Сырой морозный ветер дул с поля.
— Здесь природа обалденная, — продолжала Соня. — Тишина, сосны — правда, компания смешанная. Приличных людей немного.
Видно, с авангардистом ничего не вышло. Даже в пределах группен-секса. В то же время поэт-авангардист, склонный к разврату, и в поклонниках украшает женщину. Это тебе не реалист Некрасов.
Из ворот Дома творчества, за которыми были видны старые дачи и гараж, вышла пара пожилых людей, тепло закутанных. Они придерживали друг друга, чтобы не поскользнуться. Шарфы у них были замотаны под поднятыми воротниками, точно как у первоклассников. Старички вежливо поздоровались с Соней.
— Еще помнят, — сразу сообразила Соня. — Два года прошло. Я с ними о жизни много говорила. Он Чехова помнит.
Лидочка не стала спрашивать Соню, в каком году умер Чехов, потому что Соня ответила бы, что речь идет о другом Чехове, скажем, о племяннике великого писателя.
Вскоре забор кончился, и они свернули на узкую дачную улицу, ограниченную оградами из штакетника. Ветер задувал сюда не так яростно, но все равно было зябко.
— Когда вы со мной рядом сели, — сказала Соня, и ее карие глазки излучали радость, — я подумала, вот бы хорошо, если бы мы с вами сошли на одной станции. Вы мне с первого взгляда понравились. Я подумала, а может быть, вы писательница?
