Глава 7
Николай объявился, когда я приканчивал шестую, предпоследнюю, бутылочку «Сибирских Афин» с вишневым ароматом из его холодильника. К этому моменту минералка уже пузырилась и в носу, и в ушах, грозно булькала в животе и готова была рвануть по запасному нижнему выходу, но я все еще не сдавался, надеясь на стойкость своего мочевого пузыря. Я просто опасался, что пока буду отсутствовать по нужде, Берест появится и снова исчезнет, и уж тогда мне его точно не догнать. Мои страдания были вознаграждены в самый критический момент: дверь распахнулась, и комиссар бомбой влетел в кабинет.
Судя по его возмущенно-растрепанному виду, дела шли из рук вон плохо и в ближайшем будущем должны были пойти еще хуже в полном соответствии со знаменитым законом Паркинсона.
— Ну, что у нас плохого? — приветствовал я Николая из его же кресла.
— Догадайся с трех раз! — огрызнулся он в ответ и отобрал у меня недопитую минералку.
— Трупы размножаются как амебы?
— Провидец! — фыркнул Берест, не отрываясь от бутылки. — Нострадамус доморощенный!
— Гимнастика ума, она, знаете ли, способствует…
— Я тебе сейчас устрою добровольно-принудительную гимнастику, на тридцать суток! — рявкнул мой «очень дальний родственник» и швырнул пустую тару точно в мусорную корзину в углу кабинета. — За систематическое укрывательство важной для следствия информации!
— Та я ж тильки трошечкы дило зробыты хотив, а ты на мэнэ як смок поганый вычурывся! — попытался отшутиться я, но не тут-то было.
— Ты почему про «Наяды» умолчал, хохол недоделанный? — надвинулся на меня Николай, — Думал, не вычислю, откуда тебе информация капает?
«Люська проболталась!» — понял я и, решив использовать лучший способ обороны, заорал в ответ:
— Я — тоже!..
— Хамишь?
— Восстанавливаю справедливость. Так я прав насчет трупов?
— Любишь свежанину?
— Мужик джентльменского вида, лет сорок, высок, худощав, ездит на «Феррари» цвета белой ночи, номерной знак «н-335-оа, 70-ая зона»?
— Точно! Только не сорок, а все восемьдесят, а то и сто, — Николай прищурился и будто воткнул мне в грудь твердый указательный палец. Колись, в «Наядах» видел?
— Было дело…
— С кем?
— Рыжая бестия в голубом, с ногами от Кардена и бюстом малышки Мэрилин, анфас — от 25 до 50, как говаривал классик, — я не удержался и съехидничал: — А что, твой «источник» разве не накапал про внешность?
— А в «Северной» была платиновая блондинка, но примерно тех же форм? — Берест пропустил мою шпильку мимо ушей, погружаясь в свой любимый процесс анализа и рассуждений.
— С банкиром тоже уехала рыжая? — я решил плеснуть свою ложку дегтя.
— В том-то и дело! Получается, их — двое?
Одну ложку он не почувствовал.
— Или трое. Кто был со спортсменом?
— Руденко выясняет… Ты на что это намекаешь?
Вторая «ложка», кажется, подействовала.
— Банда маньячек наводит ужас на молодых мужчин в древнем сибирском городе, но на борьбу с ней выходит доблестный и неподкупный комиссар криминальной службы сотоварищи и, несмотря на опасности и прочие угрозы, выслеживает преступниц и безжалостно передает всех в руки правосудия! продекламировал я. — Можно позвонить в Голливуд?
— Лучше своему адвокату, — плотоядно улыбнулся бравый комиссар.
— Ладно, согласен на «Мосфильм»…
— Короче, Склифосовский!
— Никакая это не банда, а обычный грим!
— Гениально! Я бы ни за что не догадался! — театрально возопил Николай, хватаясь за голову. — Эркюльчик ты мой драгоценный!
— Попрошу меня не оскорблять!
— Ладно, тогда Пронин…
— Я вас прощаю, стажер!
— Димыч, а ведь у грима тоже есть предел возможностей, — уже серьезно продолжил Берест.
— Да, но насколько он широк?
— Четыре-пять масок, если вычесть глобальные изменения прически и элементы микропластики глаз, губ и бровей.
— Да, пожалуй, это было бы для нее слишком хлопотно, — поразмыслив, признал я. — Она — залетная?
— Вряд ли, — Николай вытащил трубку и неторопливо принялся ее набивать. — Я, конечно, сделал запросы в сеть по аналогичным случаям, но интуиция подсказывает, что это пустышка. Главное — мотив!
— И способ, — я тоже закурил. — Можно посоветоваться со специалистами.
— Ты опять про свой вампиризм? — он подозрительно покосился в мою сторону. — Брось! Наверняка какая-то новая химия.
— Давай, ты будешь искать свое, а я — свое. Кому-нибудь да повезет, предложил я миролюбиво.
— Ладно. Итак, мотив: по-моему, месть?
— По-моему, потребность…
— Тебе вредно смотреть «Секретные материалы», — ухмыльнулся он. Слишком богатое воображение.
— А тебе не мешало бы потренировать свое, — отпарировал я. — Кстати, сколько лет по паспорту последнему любителю «клубнички»?
Комиссар уставился на меня, как на провокатора, потом полез в карман и вытащил свою знаменитую записную книжку в крокодиловом переплете, которую ему презентовали (помимо медали, конечно) лет шесть тому назад. Николай полистал ее, нашел свою пометку, прочитал и заметно изменился в лице, но отнюдь не в лучшую сторону. Он снова подозрительно посмотрел на мою безмятежно-наивную физиономию и по-отечески покачал седеющей головой.
— И не стыдно так шутить над старым и глупым комиссаром?
— Я ж не корысти ради, а токмо!.. Тридцать шесть?
— Точно! — он обреченно вздохнул. — И что теперь?
— А не знаю! — я обезоруживающе развел руками. — Это как «паззлики» детские складывать: все детали есть, а картинка не получается. Выяснили, кто он?
— Элементарно. Дьячков Петр Константинович, мужчина в самом расцвете сил, разведен, последний вид деятельности — организация бюро эскорта и охотничьих туров на лосей, медведей и прочую большую живность.
— А с Носом он пересекался?
— Напрямую — нет, а опосредованно еще не выяснили.
— И все-таки чует моя задница, что этих… пиявок двое! Иначе никак не получается, — я тряхнул головой, разгоняя рой пустых мыслей, и поднялся. — Ладно, давай на этом пока закончим?
— Только больше никакой самодеятельности, — Николай погрозил мне трубкой.
— Я чту уголовный кодекс! Привет Ольге!
И в этот момент в кабинет ввалился взмыленный Ракитин собственной персоной. По случаю задавившей город жары наш лихой капитан, видимо, решил проигнорировать правила субординации и внутреннего устава службы, ибо явился на прием к начальству в промокшей вылинявшей футболке, спортивных брюках и сандалиях «на босу ногу», да еще и без стука. Но вид у него при этом был отнюдь не виноватый, а наоборот торжественный какой-то.
