Татьяна стояла почти боком к двери у моего стола, слегка прислонясь к нему, курила длинную коричневую палочку «Данхилла», теребила знакомым жестом каплю янтаря на цепочке в ложбинке меж высоких грудей, едва прикрытых тонкой блестящей тканью темно-серого платья, и снисходительно улыбалась кому-то, находившемуся в другой половине комнаты.
Признаться, я был и удивлен, и обрадован одновременно. Удивлен внезапным появлением Татьяны, да еще на работе, да в столь поздний час! А обрадован… Я вспомнил, как по-дурацки мы расстались, как долго зарастала рана на сердце, и подумал, что, может быть, она тоже многое пережила и переосмыслила и теперь хочет попробовать помириться? В глубине души ведь я простил ее уже буквально на следующий день, хотя так до сих пор и не разобрался в своих чувствах. Любил ли я Татьяну?.. Скорее «нет», чем «да». И все же я нуждался в ней тогда, в ее остром уме, в ее беспощадной критике, в ее горячем теле. Как люди нуждаются в наркотике, попробовав однажды… Разве можно любить наркотик?.. Но вот оторваться от него очень трудно! И теперь ее появление, такое странное и неожиданное, всколыхнуло память, замутило воспоминаниями, ноющей болью отозвалось в застарелых рубцах.
Кое-как справившись с нахлынувшим противоречивым состоянием, я уже протянул руку, чтобы открыть дверь, но в этот момент к Татьяне подошел тот, кто сидел, видимо, на месте Дона Теодора, и я вторично остолбенел: это был я сам! То есть, конечно, не я, а мой двойник-психом, в который раз за один день вернувшийся из небытия. Он подошел, по-хозяйски взял Татьяну за плечи и вдруг повалил на стол, сбросив на пол органайзер и какие-то бумаги. Женщина явно не ожидала такого поворота, потому что, выронив сигарету, вскрикнула и испуганно забилась под сильными мужскими руками. И этот-то крик вывел меня из ступора и разом отмел все сомнения. В тот момент, когда лже-Котов попытался задрать подол Татьяниного платья, удерживая ее за плечи одной рукой, я ворвался в комнату и прыгнул прямо с порога, целясь двойнику ногой под ребра. Все-таки он был не человек, то есть не совсем я, потому что ему не хватило реакции парировать мой удар. Нога моя впечаталась точно в область печени, раздался глубокий чмокающий звук, психом отлетел к стене, ударился о нее всем телом и, на глазах теряя человеческие очертания, мерзким студнем пополз на пол. Как завороженный, я смотрел на быстро истаивающие серо-синие куски, только что похожие на живую плоть, и отчаянно боролся с приступом тошноты.
Но к реальности меня вернул вовсе не голос Татьяны.
— Поздравляю, Идущий! — резко и насмешливо раздалось над ухом. — Ты справился с матрикатом просто великолепно!
Я мгновенно обернулся и отскочил от стола. Вместо Татьяны на нем сидела, бесцеремонно и недобро разглядывая меня, Нурия Саликбекова собственной персоной! Я инстинктивно напрягся, ожидая какого-нибудь выпада или другого действия с ее стороны, хотя и понимал где-то внутри, что вряд ли справлюсь с этой бестией голыми руками, раз уж даже «зубр» оказался бессильным лишить жизни такое чудовище. Однако мадхъя и не подумала атаковать меня. Вместо этого она спокойно встала со стола, оправила чисто женским движением платье, отчего грудь под ним, похоже, никогда не знавшая лифчика, призывно колыхнулась. Нурия перехватила мой непроизвольный взгляд, улыбнулась и потянулась всем телом, подняв руки вверх, отчего и без того короткое платье задралось еще выше, почти полностью обнажив длинные стройные ноги и часть темного треугольничка между ними.
— Не напрягайся так, Идущий! — мурлыкнуло это смертельно опасное и обольстительное создание. — Ты сейчас мне не нужен. Встретимся в другой раз, тогда и поговорим!
И она исчезла. Мгновенно и безо всяких спецэффектов, точно так же, как и Золотарев во время нашего последнего с ним разговора. Только пару минут спустя, когда я понял, что смерть и на сей раз почему-то прошла мимо, меня начала бить крупная дрожь, и лишь полстакана коньяку выпитые из личного неприкосновенного запаса кое-как успокоили разгулявшиеся нервы, но заснул я все равно очень не скоро, прикорнув прямо в кресле возле чайного столика и не выключив свет.
ГЛАВА 7
Наутро, ровно в десять часов, я нажал кнопку звонка в квартире Андрея Венедиктовича Золотарева со смешанным чувством надежды и отчаяния. Подспудно во мне зрела уверенность, что все это напрасно, что магу глубоко наплевать на то, кто и как буквально вытрясает из людей души, выворачивает их наизнанку, заставляя совершать дикие и страшные поступки, вплоть до убийства самих себя! Еще три месяца назад Золотарев ясно дал мне понять, что его мало волнуют проблемы человечества в целом, лишь отдельные интересные особи вроде меня привлекали ненадолго к себе его внимание, и то, наверное, потому, что потенциально, в будущем, смогли бы составить для мага определенные неудобства в реализации собственных планов.
И все же где-то на краю сознания теплилась испуганным огоньком крохотная надежда, что для меня Золотарев сделает исключение и, если не поможет, то хотя бы подскажет как выкрутиться из такого, в общем-то, безвыходного положения, или, в конце концов, просто ответит на некоторые важные для меня вопросы.
Однако сколько я ни нажимал на кнопку, явственно слыша соловьиные переливы сигнала за дверью, она так и не открылась. Уже понимая, что меня провели, как мальчишку, я в досаде стукнул ладонью по мягкой обивке и отскочил в полном изумлении от бесшумно распахнувшегося темного проема. Подождав с полминуты для приличия и не уловив в глубине квартиры ни малейшего признака движения, я любимым «кошачьим» шагом вошел в сумрак прихожей и осторожно прикрыл за собой дверь.
Оказавшись в темноте, я непроизвольно напряг все органы чувств, стараясь не пропустить ни единого шороха, лучика света или какого-нибудь подозрительного запаха. «Ветер смерти» волнами накатывался из тонувшего во мраке коридора, ледяной сквозняк в затылке буквально замораживал мозг, вдобавок появилось неприятное чувство давления на сознание, словно кто-то или что-то пыталось подчинить, растворить мое «я», рассеять его на мельчайшие частички и поглотить их по одной, как гигантский кит пожирает невидимый простым глазом планктон. И я, опять же, инстинктивно воспротивился этому ужасному процессу, сжался в твердый комок, как бы отгораживаясь глухой стеной от непонятного и невидимого врага, а потом, неожиданно для самого себя, но, видимо, повинуясь каким-то еще более древним и мощным силам, дремавшим доселе в глубинах памяти, я нанес изо всех сил — мысленно! — один удар навстречу этой непонятной, сдавливавшей меня силе, и в тот же миг она исчезла! Точнее, как будто отступила, удивленная моим сопротивлением.
И тогда я услышал знакомый голос:
— Идите сюда, в зал, Дмитрий Алексеевич!
Над моей головой на потолке вспыхнул неяркий голубоватый круг света, запульсировал и медленно поплыл впереди, освещая путь, но как-то странно, в виде поперечного сектора коридора не больше метра шириной. Помедлив несколько секунд, я все же решился двинуться за ним и вскоре оказался перед знакомой двустворчатой «дверью в Иновременье», как я окрестил ее в прошлое посещение. Но тогда хозяин встречал меня у входа, и в зале горели по углам загадочные бездымные светильники, похожие на факелы, с живым огнем. А теперь, толкнув створки, я оказался в совершенно другом помещении без струящихся туманных стен, без странного ковра с бездонной воронкой узора посередине, с низким сводчатым потолком, с которого местами свисали какие-то нити, обрывки паутины и даже, по-моему, самые настоящие сталактиты! Слева у стены, казалось, сложенной из ноздреватого кроваво-черного камня, находилось необычное ложе, похоже, просто висевшее в воздухе без каких-либо видимых опор, на котором лежал страшно древний старик, завернутый в светлую ткань наподобие римской тоги. Одного взгляда даже неискушенного в медицине человека было бы достаточно, чтобы понять: этот человек — не жилец на свете! Сморщенная кожа, заострившийся нос и скулы, оскал зубов из-под ссохшихся губ, тонкие руки с гипертрофированными суставами, перевитые темными жилами вен, и в то же время от старика, в котором уже невозможно было узнать цветущего и самоуверенного мага и целителя Андрея Венедиктовича Золотарева, исходила некая могучая и непреклонная сила, едва ли не зримо заполнившая все помещение плотным, труднопреодолимым нечто.
