— Подарок? Хлое? — Показалось ему, или ее глаза на самом деле загорелись детской радостью и любопытством? — Да, думаю, и вам тоже, — сказал он, пока она продолжала укачивать на руках беспокойного младенца. — Не согласитесь ли вы спуститься вниз и посмотреть?
Она кивнула, улыбаясь ему.
Джорджи попыталась не замечать, как затрепетало ее сердце. Подарок? Еще ни один мужчина не дарил ей подарков.
«Не дури, — уговаривала она себя. — Он просто предлагает легкую добычу, чтобы снискать твое расположение. Уговорить тебя поверить ему. Довериться ему». Неужели он считает ее такой пустой и ограниченной? Итак, она последовала за ним вниз и по коридору до его каюты, полная решимости не воспылать чувством признательности за его подношение.
Он отпер дверь каюты и широко распахнул ее. Джорджи сделала один осторожный шаг в каюту, затем другой.
— Ну? — спросил он.
— Что — ну?
— Что вы думаете об этом? Я сделал ее сам. И тогда она увидела подарок.
Под иллюминатором стояла грубо сколоченная колыбель.
Не драгоценности, не бриллианты, не золото от этого предполагаемого пирата, от этого человека с дурной репутацией.
Но для Джорджи этот подарок был несравненно более ценным. Он мгновенно изменил ее представления о нем. То, что он заботился об удобстве Хлои, сделал колыбель сам, о чем свидетельствовали несколько забинтованных пальцев, стерло все, что она держала в душе против своего прежнего опекуна.
Как человек может одновременно быть жестоким и безразличным и в то же время таким заботливым? И этот человек был грозой Средиземноморья? Предателем Англии? Человек, который потратил целый день, стругая и сбивая доски для колыбели своей дочери!
И все же она еще не могла сдаться ему лишь потому, что он так мудро выбрал свой подарок — предложение мира. Ей следовало помнить, что если она откроется ему, обнаружит глубину их связей, то лишит всякой защиты не только себя, но и Кит.
Призрак лорда Харриса витал над ними, словно головы казненных на мосту башни-крепости Тауэр — грозное предупреждение о том, что случится с каждым, кто не будет остерегаться.
Нет, ей нужно было нечто большее. Что-то, что даст поверить в истинность его чувств, докажет его честь, раскроет глубину его сердца.
Что позволит ей убедиться, что он также верил в волшебство, которое они обрели в ночь бала поклонников Киприды.
Она заставила себя вспомнить, кем он был, — опекуном, который попытался устроить нежелательное для нее замужество. Худший вариант беспринципного мерзавца. Хотя подобные оценки его характера были лишены смысла в свете его сердечного подарка.
Так кем же был Колин Данверс? Трусом? Предателем? Бесчестным опекуном? Или же человеком, которого несправедливо судили?
В конце концов, она получила большую часть информации о лорде Данверсе от дяди Финеаса. Не самый честный и достойный доверия источник, должна была признать Джорджи.
Единственное, что она знала наверняка: он похитил ее сердце. И из всех обвинений, которые она могла бы ему предъявить, это было наихудшим.
— Можно? — спросил он, протягивая руки к Хлое. Она кивнула, передавая дочь человеку, который упорно хотел быть ее отцом.
— Привет, принцесса, — прошептал он маленькому свертку у него в руках. Хлоя смотрела на него широко раскрытыми глазами. — У меня что-то есть для тебя.
Он осторожно поместил ее в новую колыбель. Грубые доски он покрыл толстым одеялом и куском шелка — который, как заподозрила Джорджи, вырезал из богатого покрывала, небрежно брошенного на кровать.
Хлоя чувствовала себя счастливой в своей новой постели, ее глаза стали сонными, когда колыбель закачалась от мягких движений корабля.
— Спасибо, капитан Данверс, — сумела прошептать Джорджи.
— Всегда к вашим услугам. — Он улыбнулся Хлое, прежде чем его взгляд опять вернулся к Джорджи. — Я думал, мы договорились, что вы будете называть меня Колин.
Она не ответила. Называть его Колином означало признать, что в отношении его она была не права.
— Не помню.
Он повернулся к Джорджи и пристально взглянул на нее. Она почувствовала, что и он пытается узнать всю правду о ней.
И она была недалека от истины.
Колин видел, что его подарок в какой-то степени стряхнул окутывавшее Джорджи безразличие, и теперь, более чем когда-либо, был намерен узнать правду о матери своего ребенка.
— Почему тем утром вы ушли, даже не попрощавшись?
Она растерялась от его вопроса. Она открыла было рот, чтобы ответить, затем закрыла его снова.
Она занялась одеялом Хлои. Когда наконец она нашла в себе силы ответить, это прозвучало довольно безразлично:
— Я предпочла бы не обсуждать это.
О, она прекрасно прикидывалась безразличной, но он видел, что ее дыхание стало неритмичным, а движения несколько хаотичными.
Он обошел стол.
— Я искал вас, пока не пришло время отплыть.
Она вскинула голову. «Правда?» — казалось, спрашивал ее шедший из самого сердца взгляд. Но вместо этого она произнесла:
— Не понимаю, зачем вам это было нужно. — Эти глаза, невозможно темные глаза, смотрели в сторону, потому что именно они открывали путь к ее сердцу. В них заключалась правда, которую она отказывалась признать.
«Господи, помоги мне», — подумал он, продолжая осторожно обходить вокруг нее, не желая двигаться слишком быстро, чтобы ненароком не испугать, как он сделал прежде. Все, чего ему хотелось, — это доказать, что ее безразличие было напускным и проведенная вместе ночь не была…
Она отступила на несколько шагов, пока не уперлась в массивное кожаное кресло, принадлежавшее предыдущему хозяину. Она вот-вот должна была упасть, когда Колин бросился вперед и поймал ее.
Поставив ее на ноги, он взглянул на ее босые ступни и улыбнулся.
— Помню, вы говорили, что туфли были источником вашей проблемы — держаться прямо, — сказал он. — Возьму на себя смелость предположить, что на самом деле проблема в ваших ногах.
Джорджи попыталась вырваться у него из рук, и когда ей это удалось, выпрямилась и разгладила ладонями юбку тщетно пытаясь держать себя под контролем.
Но Колин все понял. Хотя он обнимал ее всего секунду, он почувствовал, как бешено стучало ее сердце видел, как у нее на виске под нежной кожей бьется пульс. И когда он поцеловал ее перед этим… нельзя было не ощутить ее страстного, хотя и короткого ответа.
Она нахмурила брови, а рот сложился в решительную линию.
— Думаю, самое разумное будет забыть нашу предыдущую встречу, капитан.
Она отстранилась и прижала руки к груди.
Беременность и материнство добавили пышности ее фигуре. Бедра стали более круглыми, лицо смягчилось. Грудь теперь стала объемной и немного потяжелела, тогда как прежде нуждалась в специальных подкладках и французском корсете, чтобы заполнить лиф платья. Однако то, что она стала матерью, очевидно, не укротило ее горячую натуру, ее чертовскую независимость.
