— На каком языке вы с ним разговаривали? — поинтересовался майор.
— Это один из славянских языков, — ответила Оливия, и глаза ее засияли. — Этот человек… его еще ребенком похитили из родной деревни, и он уже много лет не говорил на своем родном языке.
— А как он узнал, что вы говорите по-славянски? Оливия пожала плечами.
— Они все хотят проверить, говорю ли я на их родных языках. Да и мне приятно немного попрактиковаться. Пока что меня только один раз поставили в тупик — это был матрос, мать которого принадлежит к племени ирокезов, североамериканских индейцев. Должна заметить, что ваш брат набрал себе довольно пеструю, но чрезвычайно занятную команду.
«Это еще мягко сказано, — подумал Роберт. — Интересно, что она сказала бы, если бы узнала, что экипаж брата состоит из самых отъявленных головорезов?»
Какое-то время Роберт молчал — он не знал, как начать разговор. Наконец спросил:
— Сколько же языков вы знаете?
«Вопрос, конечно, глупейший, — подумал майор, — но должен же я хоть что-то сказать».
— Сколько языков? — Оливия пожала плечами. — Говорю на шестнадцати. Но читать могу еще на очень многих. Ведь для того, чтобы говорить, необходима практика и собеседник — носитель языка.
Оливия умолкла, и в глазах ее появилась грусть.
Роберт готов был рвать на себе волосы. Он понял: она вспомнила своего отца. Когда Чамбли рассказал ей об убийстве сэра Саттона, на лице ее появилось точно такое же выражение, как сейчас.
Тяжело вздохнув, девушка села на свернутые канаты — рядом лежали какие-то вещи, требовавшие починки. Роберт тоже сел. Он вдруг понял, что разговор об отце Оливии даст ему возможность направить беседу в нужное русло — пусть даже эта тема ей неприятна.
— Вы получали языковую практику, беседуя с отцом? Она кивнула.
— Обычно мы с ним поступали так: один день говорили на одном языке, другой — на другом. Таким образом, мы оба получали необходимую нам практику.
— Мне очень жаль, что он умер, — пробормотал Роберт. — Судя по всему, ваш отец был достойным человеком. Я знаю, что его очень уважали, пока…
Оливия пристально посмотрела на него и сказала:
— Вот именно — «пока». Да, вы правы, отец был порядочным человеком. И очень умным. Он говорил на тридцати языках и превосходно разбирался во всевозможных шифрах. Я надеялась, что научусь у него всему этому… когда-нибудь.
— На тридцати языках?! — воскликнул Роберт. — Веллингтон был бы от него в восторге. Он никак не может найти человека, способного дешифровать французские донесения, которые мы то и дело перехватываем.
Оливия взглянула на него с улыбкой.
— Может быть, мне определиться на эту должность?
— Я дам вам рекомендацию, когда мы прибудем на место, — сказал ей Роберт, делая вид, что не понял шутки.
Девушка рассмеялась. Какое-то время они сидели молча, слушая поскрипывание мачт и свист ветра в парусах. Роберту вспоминались их объятия в парке и поцелуй; Оливия же, занятая починкой одежды, думала о своем несчастном отце и о признании лорда Чамбли. Иногда, откладывая иглу, она внимательно осматривала свою работу. В один из таких моментов Роберт спросил:
— Это, кажется, куртка Акилеса?
— Да, Акилеса, — кивнула Оливия. — Я сказала, что ему пора обзавестись новой, Но он говорит, что эта — счастливая и что с ней он ни за что не расстанется. В каких же переделках вы с ним побывали? Можно подумать, что вы вдвоем сражались со всей французской армией!
Оливия стала осматривать куртку со всех сторон, время от времени показывая на огромные прорехи и заплаты, наложенные при прежних починках.
— Откуда, например, вот эта дыра? — спросила она. Роберт расхохотался.
— А что он сам об этом говорит?
Оливия фыркнула и, весьма искусно подражая говору слуги, сказала:
— Это что-то вроде комариного укуса. Один гнусный французишка выстрелил в меня, но я прихлопнул его как муху. — Она покачала головой и добавила: — Мне кажется, французы частенько в вас стреляли.
— Во всяком случае, французы не слишком нас любят, — усмехнулся Роберт.
Склонив голову к плечу, Оливия бросила на него лукавый взгляд.
— Скажите, майор Данверз, а хоть кто-нибудь любит вас?
Роберт молча пожал плечами. Он понял: Оливия спрашивала не только о его врагах — ее интересовала его жизнь, его мысли.
Девушка снова взялась за иглу. Майор же по-прежнему молчал. Внезапно он увидел Джемми Рейберна — юноша направлялся прямо к ним.
Роберт с облегчением вздохнул: теперь можно было не отвечать на вопрос собеседницы.
— Ну так как, майор, не пора ли нам приступить к тому делу, о котором мы с вами говорили? — Юноша ухмыльнулся и покосился на Оливию. — Если, конечно, вы уже поправились…
Роберт улыбнулся и поднялся на ноги.
— Пожалуй, теперь самое время, — ответил он. — Мне не хотелось бы ждать полного восстановления сил. Боюсь опозорить вас.
Оливия была в отчаянии. Ей казалось, что она уже почти пробила брешь в глухой стене, которой Роберт окружил свое сердце. Но тут появился Джемми и свел на нет все ее усилия.
Она хотела выяснить, что Роберту известно о Хоббе и почему он, с тех пор как услышал от нее это имя, стал ходить за ней по пятам — будто подозревал ее в каком-то ужасном преступлении, гораздо худшем, чем покушение на Чамбли.
И конечно же, она хотела, чтобы Роберт сказал: он находится рядом с ней не только по долгу службы, он верит ей и будет так же ей предан, как предан этому Ландо.
Оливия осмотрелась и вдруг увидела, что Роберт и Джемми расчищают место на палубе. Неподалеку от них лежали, сверкая на солнце, две сабли.
Как, они задумали фехтовать? Ему совсем недавно залечили рану, а он уже собирается фехтовать?
Оливия поднялась и направилась к Роберту. Внезапно ее остановил Акилес.
— Оставьте его, мисс, он сам знает, что ему надо.
— Оставить? Ни за что! Я потратила столько времени на его лечение не для того, чтобы его тут же снова ранили!
Но Акилес возразил:
— Ведь ему же надо готовиться. Пусть поупражняется. Между прочим, когда в последний раз в него попала пуля, я сразу зашил ему рану. И после этого мы две недели подряд скакали, не слезая с коней.
— Удивительно, что после этого он все еще жив, — пробурчала Оливия.
— Мужчину не следует держать взаперти, — продолжал Акилес. — Любому настоящему мужчине — в том числе и майору — необходима свобода.
Свобода? Оливия решила, что слуга имел в виду свободу от нее — от нее и от всего, что может отвлечь Роберта от службы, от исполнения своего долга. Да, конечно же, Акилес дал ей понять: в жизни Роберта нет места для нее, нет места для каких бы то ни было сердечных привязанностей.
