Я переночевал на плоту. Утром решил переправить свою добычу в новую пещеру, а не домой, в крепость. Перекусив, я перенес груз на берег и начал обследовать его. В бочонке оказалось что-то вроде рома, но он был неважнецкий и вовсе не походил на тот, который мы пили в Бразилии. Открыв сундуки, я обнаружил в них несколько очень полезных вещей. В одном был красивый погребец с превосходными наливками и пара банок с очень вкусными цукатами, или сладостями, которые были так плотно закупорены, что соленая вода не испортила их содержимого. Еще там было несколько замечательных рубашек, чему я очень обрадовался, и дюжины полторы полотняных носовых платков и цветных галстуков. На самом дне первого сундука я нашел три увесистых мешочка с золотыми монетами, монет оказалось почти одиннадцать сотен. В одном из них, кроме того, отыскались завернутые в бумагу шесть золотых дублонов и несколько мелких слитков золота. Полагаю, их общий вес составлял около фунта.
В другом сундуке оказалась одежда, но довольно скверная. По всей видимости, сундук принадлежал помощнику корабельного канонира, но пороха в сундуке было совсем мало, только три маленькие склянки, примерно с двумя фунтами прекрасно сохранившегося пороха. В целом, полезных вещей оказалось очень немного. Что касается денег, то для меня они были такими же бесполезными, как грязь под ногами. Я отдал бы все это золото за три-четыре пары английских башмаков и чулок. Вообще-то, теперь у меня появились две пары башмаков, которые я снял с утопленников, и, кроме того, в сундуках я обнаружил еще две пары, что несказанно меня обрадовало. Однако башмаки эти отличались от наших, английских, уступая им и по удобству, и по прочности. Это были скорее туфли, а не башмаки. Во втором матросском сундучке я нашел около пятидесяти риалов, но золота в нем не было. Думаю, он принадлежал менее состоятельному человеку, чем первый, хозяином которого, вероятно, был кто-то из офицеров.
Впрочем, я перенес эти деньги в грот и спрятал их вместе с теми, что взял с нашего собственного корабля. Очень жаль, что я не мог завладеть богатствами, находившимися в кормовой части погибшего корабля. Вероятно, я мог бы не один раз нагрузить плот деньгами, и я решил, что если когда-нибудь вернусь в Англию, то оставлю эти деньги в гроте, где они пролежат в целости и сохранности до тех пор, пока я не вернусь за ними.
Перенеся все вещи на берег и надежно спрятав их, я вернулся к плоту и с помощью весла провел его вдоль берега в прежнюю гавань, где и оставил, а сам поспешил в свое старое жилище, где нашел все в полном порядке. Я снова расслабился, зажил прежней мирной жизнью, понемногу занимаясь домашними делами. Если же я выходил из дома, то всегда старался оставаться в пределах восточной части острова, где никогда, как я был абсолютно уверен, не появлялись дикари и где я мог не слишком заботиться о своей безопасности и не таскать с собой много оружия. У меня стало больше денег, но я не стал богаче, потому что мог воспользоваться ими не больше, чем индейцы Перу до прихода испанцев.
Так я прожил еще два года. Иногда я наведывался к обломкам разбившегося корабля, хотя здравый смысл подсказывал мне, что там больше не осталось ничего, ради чего стоило бы рисковать, пускаясь в опасное путешествие.
Однажды ночью, в мартовский период дождей, я лежал без сна в гамаке помощника капитана. Чувствовал я себя хорошо, ничего у меня не болело, физически я был абсолютно здоров, и на душе у меня было спокойно, спокойнее, чем обычно… но при этом не мог сомкнуть глаз ни на одну минуту.
Невозможно перечислить все те мысли, которые в ту ночь промелькнули в моем мозгу. Я сравнивал первые счастливые годы своего пребывания на острове с той наполненной тревогами, страхом и заботами жизнью, которую я вел со дня, как увидел отпечаток ноги на песке, а потом обнаружил жуткое капище, о котором упоминалось в пророчестве моего попугая, Попки. Я был убежден, что дикари часто появлялись на острове и раньше и что временами они приезжали сюда сотнями. Но я не мог судить об этом наверняка. Я ни в чем не нуждался, но мне по-прежнему угрожала опасность.
На смену этим мыслям пришли размышления о том, какой серьезной опасности я подвергался на острове в течение стольких лет, как беззаботно и безмятежно расхаживал по нему, в то время как, возможно, лишь гребень холма, ствол дерева или наступившие сумерки спасали меня от самой лютой из смертей.
Затем я задумался об извращенной природе этих существ, я хочу сказать, людоедов. Как могло случиться, что премудрый Господь-Вседержитель допустил, чтобы его творения дошли до такой степени бесчеловечности? Ответа на этот вопрос я не нашел и поэтому стал думать о том, в какой части света живут эти дикари, как далеко от моего острова их земли; во имя чего они плывут в такую даль; построили ли они сами свой мрачный храм или же он существовал еще до того, как они впервые высадились на остров; какие у них пироги, каким образом они ориентировались в открытом море и, наконец, не могу ли я изыскать способ переправиться к ним на материк, как они переправлялись ко мне.
Последняя мысль была самой главной. Я понимал, что остров, который я мысленно привык считать своим, по всей вероятности, никогда не был безопасным местом. Я на нем не один и не в безопасности, и все указывало на то, что, по крайней мере, моя жизнь и бессмертная душа находятся под угрозой. В самом деле, по зрелом размышлении мне начало казаться, что зверь, словно верный пес, предупреждающий своего хозяина об опасности, не раз пытался предупредить меня о том, что здесь что-то не так.
Одним словом, не оставалось ни малейших сомнении в том, что именно мне следовало предпринять. Дольше оставаться на острове было нельзя. Зверь и я должны покинуть эту проклятую землю при первой же возможности.
Приснившийся товарищ, дикари, пленник
В подобных размышлениях прошло часа два или даже более. Сердце мое колотилось так, словно меня лихорадило от умственного возбуждения, вызванного подобными мыслями, однако природа взяла свое, и я заснул крепким сном. Вы могли бы подумать, что и во сне меня должны были преследовать те же мысли, но нет — то, что мне приснилось, никак не было связано с причиной моего беспокойства.
Мне приснилось, будто утром, выходя из крепости как обычно, я увидел на берегу две пироги, из которых на остров высаживалось одиннадцать дикарей. Во сне мне показалось, что это те самые дикари, которых я видел в подзорную трубу, с лоснящейся серой кожей, совершенно не похожей на кожу негров, но при этом у них были глаза, напомнившие мне глаза гораздо менее совершенных творений Господа, а именно лягушек и рыб.
Они привезли с собой еще одного дикаря, которого намеревались убить и съесть. Внезапно их жертва вырвалась и со всех ног побежала прочь. И во сне мне показалось, что он направляется к густой рощице, высаженной мной вокруг крепости, надеясь укрыться в зарослях. Видя, что он один и никто за ним не гонится, я вышел к нему навстречу и сочувственно улыбнулся. Дикарь рухнул передо мной на колени, словно моля о помощи. И тогда я указал ему на лестницу и завел его в свою пещеру, и он стал моим слугой. Как только у меня появился этот дикарь, я сказал себе: «Теперь можно отправиться на материк. Этот малый будет моим лоцманом и скажет, куда плыть, где доставать провизию и каких мест следует избегать, чтобы не попасть к людоедам».
