— Как гладко у вас получается, мадам. Мир — это то, в чем все мы так нуждаемся. Чистая аббатиса. Вы никогда не задумывались над тем, чтобы принять постриг?
Улыбка, широкая улыбка в ответ.
— Мне будет жаль, если мы больше не увидимся. С вами куда занятнее беседовать, чем с герцогами.
— Придет черед и герцогов.
— Я готова. Есть вести о миледи Суффолк?
— Король сказал, что она умирает. Брэндон не находит себе места.
— Охотно верю, — бормочет она. — Ее вдовья доля французской королевы умрет вместе с нею, а это значительная часть его дохода. Впрочем, вы наверняка устроите ему заем под чудовищный процент.
Екатерина поднимает глаза.
— Моя дочь удивится вашему приезду. Ей кажется, что вы к ней добры.
Насколько он помнит, он лишь подал Марии табурет. Как уныла ее жизнь, если она способна оценить такую малость.
— Ей следовало стоять, пока я не разрешу сесть.
Ее изнемогающая от боли дочь. Екатерина может улыбаться, но не уступит ни дюйма. Юлий Цезарь, Ганнибал, и те были не так неумолимы.
— Скажите, — Екатерина осторожно прощупывает почву, — читает ли король мои письма?
Генрих рвет их или бросает в огонь, не вскрывая. Говорит, ее любовные признания вызывают в нем отвращение. Ему, Кромвелю, не хватает духу сказать Екатерине правду.
— В таком случае обождите час, пока я ему напишу. Или останетесь до утра? Отужинайте с нами.
— Благодарю вас, но я должен возвращаться. Завтра совет. Да и мулам тут негде приткнуться. Не говоря уже о погонщиках.
— О, мои стойла полупусты. Король об этом позаботился. Боится, что я обманом выберусь отсюда, доскачу до побережья и морем сбегу во Фландрию.
— А вы?
Он поднимает наперсток и подает хозяйке; она подкидывает наперсток на ладони, словно игральную кость.
— А я остаюсь здесь. Или там, куда меня отправят. Как пожелает король. Как надлежит жене.
Пока короля не отлучат от церкви, думает он. Это освободит вас от всех уз как жену, как подданную.
— Это тоже ваше, — говорит он.
Открывает ладонь, на ней игла, острым концом к Екатерине.
В городе судачат, будто Томас Мор впал в бедность. Они с королевским секретарем Гардинером смеются над слухами.
— Какая бедность? Алиса была богатой вдовой, когда он на ней женился, — говорит Гардинер. — А еще у него есть собственные земли. Да и дочери хорошо пристроены.
— Не забывайте о королевской пенсии.
Он собирает бумаги для Стивена, который готовится выступить главным советником Генриха на суде в Данстебле. Успел перелопатить все показания на процессе в Блэкфрайарз — кажется, будто все это происходило в прошлом веке.
— Силы небесные, — говорит Гардинер, — осталось хоть что-то, чего вы не раскопали?
— Если я доберусь до дна этого сундука, то отыщу любовные письма вашего батюшки к вашей матушке. — Он сдувает пыль с последней пачки. — Вот они. — Бумаги шлепаются на стол. — Стивен, можем ли мы что-нибудь сделать для Джона Фрита? В Кембридже он был вашим учеником. Не бросайте его.
Гардинер мотает головой и углубляется в бумаги, что-то бормочет, время от времени восклицая: «Нет, кто бы мог подумать!»
Кромвель добирается до Челси на лодке. Бывший лорд-канцлер сидит в кабинете, Маргарет едва слышно бубнит по-гречески; он слышит, как Мор поправляет ошибку.
— Оставь нас, дочь, — говорит Мор при его появлении. — Нечего тебе делать в этой нечистой компании.
Однако Маргарет поднимает глаза и улыбается, и Мор с опаской — вероятно, боится потревожить больную спину — встает с кресла и протягивает руку.
Нечистым назвал его Реджинальд Пол, сидящий в Италии. Причем для Пола это не образ, не фигура речи, а святая правда.
— Говорят, вы не придете на коронацию, так как не можете позволить себе новый дублет. Епископ Винчестерский готов купить вам дублет за собственные деньги, лишь бы узреть ваше лицо на церемонии.
— Стивен? Неужто?
— Клянусь.
Он предвкушает, как, вернувшись в Лондон, попросит у Гардинера десять фунтов.
— Или пусть гильдии скинутся на новую шляпу и дублет.
— А в чем идете вы? — мягко спрашивает Маргарет, словно забавляет двух малых детей, с которыми ее попросили посидеть.
— Для меня что-то шьют. Я не вникаю. Только бы меня не заставляли плясать от радости.
На мою коронацию, сказала Анна, не пристало вам наряжаться как поверенному. Джейн Рочфорд записывала, словно секретарь. Томас должен быть в темно-красном.
— Мистрис Ропер, — спрашивает Кромвель, — а вам не любопытно посмотреть коронацию?
Отец не дает Маргарет вставить слова:
— Это день стыда для англичанок. Знаете, что говорят на улицах? Когда придет император, жены обретут утраченные права.
— Отец, вряд ли кто-нибудь осмелится сказать такое при мастере Кромвеле.
Кромвель вздыхает. Мало удовольствия знать, что все беззаботные юные шлюхи на твоей стороне. Все содержанки и сбившиеся с пути дочери. Теперь Анна замужем и пытается стать примерной женой. Залепила пощечину Мэри Шелтон, рассказывает леди Кэри, за то, что та написала в ее молитвеннике невинную загадку.
Ныне королева сидит очень прямо, в животе шевелится младенец, в руках вышивка, и когда ее приятели Норрис и Уэстон с шумной компанией вваливаются в покои, чтобы припасть к ногам госпожи, смотрит так, словно те усеивают ее подол пауками. Без цитаты из Писания на устах к ней в эти дни и не подходи.
Кромвель спрашивает:
— Блаженная пыталась с вами увидеться? Пророчица?
— Пыталась, — отвечает Мэг, — но мы ее не приняли.
— Она виделась с леди Эксетер, та сама ее пригласила.
— Леди Эксетер неумная и много мнящая о себе женщина, — замечает Мор.
— Блаженная сказала ей, что она станет королевой Англии.
— Могу лишь повторить свои слова.
— Вы верите в ее видения? В их божественную природу?
— Нет, она самозванка. Хочет привлечь к себе внимание.
— И только?
— Эти молоденькие дурочки все как одна. У меня полон дом дочерей.
Он молчит.
— Вам повезло.
Мэг поднимает глаза, вспоминает о его утратах, хоть и не слышала, как Энн Кромвель спросила: за что дочке Мора такая преференция?
— Она не первая, — говорит Мэг. — В Ипсвиче жила девочка двенадцати лет, из хорошей семьи. Говорят, она творила чудеса, совершенно бескорыстно. Умерла молодой.
