Он смотрел на меня с удовлетворённой полуулыбкой. Когда он хочет меня осадить, то непременно напоминает, из какого дерьма он меня вытащил. Ему нравится, что меня можно стыдить, и результат всегда зрим и ярок. Тем рептилиям, которые обычно увиваются возле него, вообще незнакомо чувство стыда.
— Я назвал самый безотказный способ, рейхсфюрер, лишь с тем, чтобы вы приняли его к сведению. Вы ведь имеете полное право знать всё.
— Но это я не хочу знать, даже слышать об этом не желаю, вам ясно?
— Тогда перейдём к следующему способу: экзорцизм. Не гарантирую, что данная процедура увенчается успехом, но всё же — кстати, об этом вам лучше переговорить с Керстеном. У него значительный опыт в таких вещах, в отличие от меня.
— Но ведь фюрер узнает.
— Да, скорее всего, но только на подсознательном уровне. Так ли уж это важно? Речь идёт о свободе вашей воли.
Мой визави надолго замолчал. Я знаю, он всегда робел перед Гитлером. Этакая смесь конторского раболепия и религиозного преклонения. Неудивительно, что его так легко поймали, как только он начал сомневаться в своём идоле. Теперь уже не отпустят. Керстен рассказывал мне, что Гиммлер раньше частенько разговаривал с портретом фюрера, когда думал, что остался в комнате один. Теперь это возобновилось — с бесконечными уверениями в преданности. Я слышал его мысли: первый, естественный, испуг прошёл, и теперь Гиммлер вполне сознательно выбирал между свободой своей воли и триумфом воли фюрера.
— Фюрер ведёт нас к победе, — произнёс он наконец, — и, если для этого ему понадобилось сплотить наши ряды своим сверхсознанием, мы должны лишь поддержать его. Я не собираюсь идти против его воли. В последнее время я вновь научился верить в чудеса, Альрих, а спасение фюрера — это уже настоящее чудо. И следующим чудом, я уверен, станет наша победа в войне. Вы-то ведь понимаете, то, что фюрер по-прежнему с нами, — далеко не простое стечение обстоятельств, не так ли?
— Да уж, случайным стечением обстоятельств это точно не назовёшь… зато роковым — очень даже… — Я с превеликим трудом заставил себя не продолжать. — Так что насчёт экзорцизма, рейхсфюрер?
— Я ещё не закончил, — он нахмурился. — Вы скептик, Альрих. Я вытравлю из вас этот разлагающий скептицизм. Верить, повиноваться, сражаться — вот ваши наиглавнейшие задачи. Размышлять предоставьте фюреру! Отныне я не желаю больше слышать вашу бредятину в духе откровений этого свихнувшегося жида Иоанна! Повторяю, если сверхволя фюрера с новой силой сплотила нас в нашей общей борьбе — мы должны повиноваться, благоговея, радуясь, что удостоились такой чести…
— А вы знаете, что, скажем, в случае самоубийства кукловода все ментально зависимые будут вынуждены последовать за ним?
— Не пытайтесь меня запугать. Германия никогда не останется без фюрера.
— Вы всё ещё надеетесь на «Проект „Тор“»? Его достижения, мягко говоря, сомнительны, и кроме того…
— Всё-то вы знаете!
— А ведь я говорил вам, что вся эта затея бессмысленна. Нам неведома технология переселения душ.
— Лучше работайте над собственными проектами, не вклинивайтесь в чужие!..
Керстен в письме просил меня по возможности обработать Гиммлера, расшатать его обновлённую веру в фюрера — но я прямо-таки чувствовал, как последние остатки его здравого смысла утекают сквозь мои пальцы. Чем больше я говорил, тем больше он на меня злился. Я представлял себе сидящего в своём бункере мрачного Гитлера чем-то вроде лебёдки, на которую подобно канату наматывается сознание его подданных — всё быстрее и быстрее, пока от тех не останутся одни лишь послушные оболочки. Солнце переместилось из одного окна в другое и теперь светило мне прямо в левую линзу очков, кромка оправы горела серебром, обшлага кителя были в розовой меловой пыли. От пентаграммы уже мало что осталось. Странное дело — свастика против пятиконечной звезды, в то время как эти два символа очень близки по значению. Коловрат и звезда: свет для созерцателя и свет для путника. Достойный пример едкой иронии столь любимого Гитлером, да и Гиммлером, Провидения.
В конце концов я решился на самую крайнюю меру воздействия из всех, какие только мог себе позволить.
Перемазанным в мелу пальцем я изобразил на столешнице носатый гитлеровский профиль и предложил:
— Давайте-ка я вам погадаю.
Гиммлер посерел. Я вместе с ним почувствовал, как внезапно ставшая вязкой слюна приклеила его язык к нёбу. Холодок чужого страха прошёлся по моей спине лёгким щекочущим ветерком. Всех, кто знает меня в достаточной мере, всегда пугает это моё предложение.
— Нет уж, — Гиммлер даже отодвинулся от стола, — давайте без этого. Нет-нет… — Он тяжко задумался.
Я был уверен, что болезненное любопытство возьмёт верх. Так и вышло. Всегда именно так и бывает.
— Ладно, чёрт с ним… Давайте, — Гиммлер хлопнул себя по женским ляжкам и со скрипом подъехал обратно к столу. — Только на ситуацию. Никаких судеб, вы меня поняли? Только на текущую ситуацию.
Я долго отряхивал от мела ладони и рукава. Гиммлер, поджав губы, разглядывал испохабленную пентаграмму и мои художества, затем со вздохом принялся демонтировать свою советскую мантру и вытирать стол.
Я снял с пояса холщовый расшитый мешочек с рунами. Гиммлер следил за моими действиями покорно, но с неодобрением. Мои руны никогда не лгут, в отличие от астрологических выкладок Вульфа. Те, кто хотя бы раз располагал случаем в этом убедиться, боятся моих гаданий. По правде говоря, мне самому порой становится страшно от того, что у меня получается.
Я встряхнул мешочек: ясеневые пластинки внутри клацнули как зубы. Для гаданий я использую Старший Футарк, двадцать четыре знака, если не считать Чистую Руну, после недолгих колебаний всё же добавленную мной к ряду древних символов из-за явственного ощущения отсутствия некоего важного звена. Многие любители рун в «Аненэрбе» предпочитают оперировать восемнадцатизначным листовским «арманическим» строем, из-за того, что это якобы приближает их к арманам, древним германским жрецам, но я, по чести сказать, не доверяю ни модернизированному Футарку фон Листа, ни его же сказкам об арманах. Гиммлера это раздражает. Тем не менее именно мне он заказывал рунические амулеты для себя и для своей любимой дочери Гудрун.
— Только на ситуацию, — повторил Гиммлер.
Я улыбнулся и сунул руку в шершавую холщовую темноту. Пальцы слепо ткнулись в деревянные пластинки. Когда достаёшь руну, следует представить себя на месте того, на кого гадаешь; учитывая недавний ментальный сеанс, для меня это не составляло труда. Я на ощупь извлёк три руны и разложил в ряд справа налево лицевой стороной вниз.
Гиммлер нервно сцепил пальцы.
— Ну что же, — бодро сказал я, — давайте посмотрим, что у нас получается.
