На пронзительный гудок открылись сначала одни ворота, затем другие, и взгляд утонул в апрельской зелени. От обочины дороги поросший Молодой травой косогор круто уходил вниз, к цветущему чем-то пенисто-белым и жёлтым кустарнику по берегам реки. Дальше блестевший на ветру березняк густой толпой удалялся к высоким тёмным холмам.
— Даже не верится, что мы в Германии, — не удержалась Дана. — Мне всегда казалось, Германия — это сплошные поля и заводы.
— Просто вы ещё не видели настоящей Германии, — ответил доктор Штернберг. — Это самое красивое место на земле.
В том, как он произнёс последние слова, было нечто, вызвавшее у Даны безнадёжную зависть. Он, фриц, с полным правом мог говорить такое о своей проклятой фрицевской стране — а ей и крыть нечем было. И она огрызнулась:
— Ага, Равенсбрюк — так вообще красота неописуемая. Его я как следует рассмотрела.
Затянувшееся после молчание было неприятно напряжённым и, похоже, не только для неё. Доктор Штернберг покрутил что-то на широкой панели из лакированного дерева, рядом со спидометром, и внезапно в салоне закурлыкал французский голос, а потом зазвучала музыка. Дана в очередной раз удивилась: она и не знала, что в автомобилях бывает радио, да ещё посреди рейха говорящее по-французски.
— А разве это не считается «радиопреступлением»? — опять не сдержалась она; отчего-то ей доставляло большое удовольствие разговаривать со всемогущим эсэсовцем в обличительном тоне. — Я слышала, за прослушивание «вражеских голосов» арестовывают.
Он усмехнулся.
— Quod licet Jovi, non licet bovi.
— Что-что?.. А, ну да. Выше сидишь — дальше плюёшь.
— Абсолютно верно. Можете пожаловаться на меня в гестапо. Рассказать, какими богопротивными вещами я тут занимаюсь.
Она поглядела на покачивающиеся под зеркалом нанизанные на нить деревянные пластинки с непонятными угловатыми значками.
— Что это вон там, пониже зеркала?
— Это? — Он дотронулся до пластинок. — Рунический талисман. Оберег. Защита от врагов и гадов, от подлой засады, от дорожных аварий, от скверных начинаний, от бомбы и штыка, от снайперского ружья, от шальной пули…
Она против воли заулыбалась.
— А что за закорючки?
— Это руны. Очень древние священные символы, заодно буквы дохристианской письменности. Каждая руна обладает большой силой, поскольку она — нечто вроде кода к определённому явлению мира. Руна — словно линза, собирающая в пучок энергию Вселенной, — охотно объяснил эсэсовец. — «Руны найдёшь и постигнешь знаки, сильнейшие знаки, крепчайшие знаки, их создали боги, и Один их вырезал», — нараспев процитировал он что-то. — Кстати, слово «руна» означает «тайна», и ещё — «шёпот».
Дана насторожилась. «Руна». Где-то она уже слышала это слово. В нём был холод камней, сырость мха, шуршание опавшей листвы…
Она вспомнила. Уже месяца два, если не больше, ей иногда снился один и тот же странный сон: будто она идёт через сумрачный осенний лес, и кто-то шепчет ей на ухо шелестящие слова. Поутру она ничего из услышанного не помнила, но вот это там точно было: «руна». И ещё что-то во сне то грело, то жгло грудь. Дана часто рассматривала это место на коже, чуть пониже выемки между ключицами: там был тонкий, едва заметный шрам в виде трёх пересекающихся прямых линий. Она не помнила, когда и при каких обстоятельствах его получила. Совершенно не помнила. Она подумала, не рассказать ли обо всём этом доктору Штернбергу, но отказалась от своей идеи, едва представив, как эсэсовец ухмыльнётся и прикажет показать шрам.
Городок, куда они направлялись, Дана рассмотрела ещё издали, пока автомобиль петлял по извилистой дороге, спускавшейся к подножию холма. Толчея нарядных черепичных крыш окружала островерхую кирху. Не город, а открытка. Дана мельком подумала: ну почему эти люди, живущие в белёных домиках, разводящие под окнами розы и по вечерам вдосталь дующие своё честное бюргерское пиво, так любят чеканный шаг, плац и лязгающие команды? Чего же им не хватает? Её не слишком удивило, что на улицах городка обнаружилось множество женщин с малолетними детьми, гораздо больше изумило то, что всюду прогуливались в невероятных количествах беременные женщины. Медлительные и торжественные, как дирижабли, они гордо несли свои животы, начинённые будущим нации. Вероятно, это не смотрелось бы так дико до войны — но откуда же взяться в войну такому грандиозному готовому отелиться стаду? Ведь все мужчины на фронте. Хотя нет — отнюдь не все. Полицейские, охранники, надсмотрщики. Партийцы. Эсэсовцы. Такие, как доктор Штернберг…
— Здесь поблизости что, большой родильный приют?
— Нет. — Он глянул на неё через зеркало заднего вида. — Почему вы так решили?
— Ну, из-за женщин…
— Ах, это. Дамочки собираются преподнести подарки фюреру. Обычное дело.
— Подарки фюреру?
— Да, это именно так называется. Вы ни разу не слышали? — Штернберг пригладил на левую сторону свою длинную чёлку и напыщенно пророкотал, подражая Гитлеру: — Подобно мужчине, приносящему себя в жертву на поле брани, женщина во имя нации должна жертвовать собой в личной жизни. Каждый ребёнок, которого она приносит в наш мир, — это сражение, которое она ведёт ради сохранения нашего народа!
Вышло до того похоже, что Дана так и покатилась от хохота.
— Смех смехом, но, чем больше идиотизма в лозунгах, тем больше людей им последуют. С демографической позиции — это очень хорошо. Особенно сейчас, в военное время, когда столько немцев… — Он не стал продолжать.
— А не-немцев? — хмуро вставила Дана, рассердившись на себя за внезапное веселье.
Автомобиль свернул на обочину и остановился. Эта улица ничем не отличалась от других: узкие тротуарчики, уступами нависающие фахверковые дома с цветочными ящиками под окнами. Вдалеке улица оканчивалась каменной башней грубой кладки, с тускло блестевшим на солнце циферблатом часов. Часы пробили полдень, когда доктор Штернберг вышел из автомобиля и открыл заднюю дверь.
Дана помедлила. Улица поразила её тишиной и безлюдьем.
— Прошу. Нам придётся немного прогуляться, Не волнуйтесь, уже недалеко.
Дана выбралась из автомобиля, тщетно натягивая на колени короткий подол. Каблуки скрежетнули о брусчатку. Доктор Штернберг галантно предложил ей руку (подобный жест она видела только в старом кино, что гоняли в театрике, куда она девчонкой пару раз пробиралась без билетов). Отстранившись, Дана сердито покосилась на эсэсовца исподлобья и, едва он отвернулся, рывком одёрнула юбку.
— Нам сюда. — Доктор Штернберг свернул в узкий проход между домами с наглухо закрытыми ставнями. Дане было уже по-настоящему жутко. Переулок был настолько узок, что крыши домов почти смыкались, пряча в густой тени скверную разбитую брусчатку. Дана споткнулась, потом оступилась и едва не упала, но успела зацепиться пальцами за щербатую кирпичную стену.
Доктор Штернберг обернулся.
