За столом Бетти чистила серебро; обрадованная вниманием, она с готовностью отложила тряпку и выставила ладони. За три месяца службы ее детские руки огрубели, покрылись цыпками. Я шутливо пожал ее палец:
— Ничего страшного. От работы в поле или на фабрике было бы то же самое. Хорошие трудовые руки, и только.
— Трудовые! — фыркнула миссис Бэйзли, после того как обиженная Бетти вновь взялась за чистку. — Это все от стекляшек на люстрах. Мисс Каролина совсем девчонку заездила, извиняюсь за выражение. Их же сымать надо, люстры-то. Ране как было: мужики придут, сымут, увезут в Браммаджем
[8]
да там раствором-то отчистят. Чего мы пластаемся, когда даже не обед, а всего-то выпивка? И все за ради каких-то лондонцев.
Но подготовка шла своим чередом, и миссис Бэйзли, как я заметил, вкалывала наравне со всеми. В пору строгих ограничений даже маленькая приватная вечеринка вызвала интерес своей манкой новизной, устоять перед которой было трудно. С Бейкер-Хайдами я еще не встречался, но любопытствовал посмотреть на них, как и на Хандредс-Холл, принаряженный в духе былого величия. С удивлением и досадой я вдруг поймал себя на том, что слегка нервничаю. Я понимал, что должен соответствовать событию, но не знал, как это сделать. В пятницу означенного уик-энда я подстригся. В субботу попросил домработницу миссис Раш отыскать мой выходной наряд. В смокинге обосновалась моль, а сорочка местами так сносилась, что часть подола пришлось пустить на латки. То, что отразилось в мутном зеркале гардеробной дверцы, ничуть не воодушевляло, ибо вполне соответствовало призыву военного времени «перелицуй и заштопай». С недавних пор волосы мои стали редеть, и стрижка лишь подчеркнула залысины. Бессонная ночь у постели пациента одарила мешками под глазами. С ужасом я понял, что выгляжу как отец; вернее, он бы так выглядел, если б вдруг напялил вечерний наряд. Наверное, в робе и фартуке торговца я бы чувствовал себя уютнее.
Грэмы, слегка задетые тем, что наш совместный ужин я променял на вечеринку в Хандредс-Холле, просили заглянуть к ним, чтобы на дорожку выпить. Смущаясь, я возник на их пороге, и Дэвид, как я и ожидал, расхохотался, Анна же, добрая душа, прошлась щеткой по моему смокингу и перевязала мне галстук-бабочку.
— Вот теперь ты настоящий красавец, — сказала она. Так миловидные женщины льстят неказистым мужчинам.
— Фуфайку поддел? — спросил Дэвид. — Когда-то Моррисон побывал там вечером. Говорил, продрог до костей.
Как оно бывает, летняя жара сменилась чрезвычайно неустойчивой погодой, день выдался промозглым. На выезде из Лидкота зарядил нешуточный дождь, превративший пыльные дороги в потоки грязи. Прикрывшись пледом, я открыл ворота усадьбы, бегом вернулся в машину и, одолев слякотную аллею, выехал на гравийную дорожку. В Хандредс-Холле так поздно я еще не бывал, и дом меня заворожил: казалось, его нечеткие контуры истекают в быстро темнеющее небо. Дождь уже лил как из ведра; я припустил к крыльцу и дернул дверной звонок. Никто не откликнулся. Шляпа потихоньку обвисала мне на уши. Дабы не утонуть, я толкнул незапертую дверь и вошел без приглашения.
Дом тотчас продемонстрировал свой фокус: я оказался в совершенно ином мире. За дверью глухо барабанил дождь, а в вестибюле под мягким электрическим светом матово сиял натертый мраморный пол. На подставках стояли вазы с поздними розами и темно-золотистыми хризантемами. Второй этаж тонул в сумраке, а третий вместе с лестницей скрывался в глубокой тени; стеклянный купол еще удерживал последние отблески вечернего света и казался огромным прозрачным диском, подвешенным во мраке. Стояла мертвая тишина. Я снял промокшую шляпу, стряхнул капли с пальто и прошел на середину сияющего вестибюля, где, задрав голову, с минуту разглядывал купол.
Левым коридором я добрался до малой гостиной, где никого не нашел, хотя там было тепло и горел свет. Заметив яркую световую полосу из открытой двери зала, я направился дальше. Залаял Плут, услышавший мои шаги, и через секунду он уже скакал передо мной, предлагая поиграть. Следом донесся чуть напряженный голос Каролины:
— Это ты, Родди?
— Нет, всего лишь доктор Фарадей, — смутился я. — Ничего, что я вошел без спросу? Я слишком рано?
Послышался смех:
— Вовсе нет, это мы ужасно припозднились. Входите! Я не могу к вам выйти.
Каролина стояла на стремянке возле стены. Ослепленный ярким светом, я не сразу понял, что она делает. Зал произвел неслабое впечатление еще в тот раз, когда в нем царил полумрак, а мебель пряталась под чехлами, нынче же все изящные диваны и кресла были расчехлены, а люстра — вероятно, одна из тех, что наградили Бетти волдырями, — пылала, словно топка. Вместе с лампами поменьше свою лепту в иллюминацию вносили золоченые орнаменты и зеркала, но более всего — неувядаемо яркие желтые стены.
— Ничего, скоро глаза привыкнут. — Каролина заметила, что я щурюсь. — Пожалуйста, снимайте пальто и налейте себе выпить. Мама еще одевается, Род все решает какую-то проблему на ферме, а вот я почти закончила.
Теперь я понял, чем она занята: кнопками пришпиливает к стенам отставшие куски обоев. Я хотел помочь, но она уже воткнула последнюю кнопку; тогда я придержал стремянку и подал ей руку. Приподняв подол, Каролина осторожно спустилась. Она была в синем шифоновом платье, серебристых перчатках и туфлях; на виске волосы ее прихватывала заколка с фальшивыми бриллиантами. Честно говоря, старое платье ей совсем не шло. Низкий вырез открывал жилистую шею и выпирающие ключицы, лиф был слишком тесен для ее большой груди. Она слегка притемнила веки и подрумянила щеки; губы в красной помаде казались пугающе толстыми. Я подумал, насколько привлекательней и органичней она была бы с чистым лицом, в старой бесформенной юбке и трикотажной блузке. Впрочем, безжалостный свет подчеркивал и мои недостатки.
— Чудесно выглядите, — сказал я, помогая ей сойти со стремянки.
Ее нарумяненные щеки слегка потемнели. Не глядя на меня, Каролина заговорила с псом:
— И ведь он еще не выпил! Вообрази, какой красавицей я предстану через донышко стакана!
Она явно была не в своей тарелке, но я приписал это волнению из-за предстоящего вечера. В стене глухо крякнула невидимая проволока, когда Каролина дернула звонок, вызывая Бетти. Затем она подвела меня к буфету, где выстроились старинные хрустальные бокалы; по нынешним временам выбор напитков был впечатляющий: херес, джин, итальянский вермут, горькая настойка и лимонад. Моим вкладом стал ром, полбутылки которого я принес с собой. Мы налили себе по глотку, но тут явилась принаряженная Бетти: манжеты, воротничок и фартук сверкали ослепительной белизной, накрахмаленный оборчатый чепец походил на вафлю сливочного мороженого. На кухне она готовила сэндвичи, и вид ее был слегка встрепанный. Каролина велела убрать стремянку. Бетти неловко ее подхватила, но в спешке недооценила тяжесть лесенки и через пару шагов грохнула ее на пол.
Мы вздрогнули, пес залаял.
— Молчи, дурак! — прикрикнула Каролина, а затем рявкнула на служанку: — Ну что еще такое?
