Мне кажется, распаленная войной жестокость в преступлениях Джонс и общественном отклике на них нашла свое отражение во «Франчайзском деле». Подобно Элизабет Джонс, Бетти Кейн пребывает в лихорадочном возбуждении, ибо воплощает собой средоточие гендерных, сексуальных и классовых проблем, сильно взбаламученных войной. В романе пятнадцатилетняя Бетти представлена опасной пороговой личностью, способной сойти за школьницу, если на ней ученическая форма, и за шлюху, если подкрасится помадой. (Джонс производила подобное впечатление: «Она миловидна и в школе пользовалась успехом» — записала в своем дневнике удивленная Вера Ходжсон, после того как в газетах появилась статья о преступнице и ее фото.) Для Бетти время ее исчезновения тоже пороговое: она избавилась от надзора школы, но еще не подчинилась установлениям работы. Ее свобода чрезвычайно вредна хотя бы потому, что пока она бесцельно тратит время, катаясь в автобусах и шляясь по киношкам; отчаянно нуждающийся в слугах Франчайз буквально разваливается на части, а Мэрион недопустимо гробится в домашней работе. «Постыдно, когда такая женщина расходует свою жизненную энергию на рутину», — цедит Невил. Автор подразумевает, что рутина — полноправный удел Бетти, и лихо это использует в ее выдумке: дескать, Шарпы улещивали ее на службу у них. В мнимом заточении в мансарде девица получает «кучу простыней», которые нужно подшить. «Нет работы — нет еды», — уведомляет злобная миссис Шарп. Но для этой послевоенной девицы служба домработницей сродни ужасу из сказки братьев Гримм и отвратительна ей, как целомудренной Элизабет Каннинг из восемнадцатого века мерзка проституция.
В сороковые годы внезапно возникла реальная проблема с наймом служанок: военные тяготы и общие перемены в женской занятости увели работниц из домов знати, ибо служба от сих до сих на фабриках и в конторах сулила большее жалованье и независимость. Франчайз являет собой макет обветшалых особняков вроде Аппарка в Суссексе, о котором в своих дневниках пишет историк архитектуры Джеймс Лиз-Милн: после войны там «не имелось слуг вообще» и его аристократические владельцы потчевали гостей обедами в цокольном этаже, а семидесятипятилетняя леди Мэссингберд, хозяйка Ганби-Холла в Линкольншире, по утрам, «стоя на четвереньках», собственноручно драила лестницу. Думаю, трудно недооценить воздействие подобного на людей, которые воспринимали слуг как должное и чье ощущение собственного «я» было неразрывно связано с возможностью приказывать. Им, еще не оправившимся от послевоенных выборов, в результате которых правительство Черчилля было сброшено, а к власти пришли социалисты, Британия конца сороковых казалась непостижимой и враждебной. Лиз-Милн цитирует Иэна Анструтера, который в августе 1947 года вернулся из Вашингтона и был поражен тем, что «впервые в истории Британии высший класс никому не нужен»: «Нынче аристократом быть невыгодно». Популярные писатели, похоже, с ним согласились. В романе Барбары Нобл «Дорин» (1946) представитель среднего класса Джеффри Осборн говорит своей бездетной жене Хелен: «Наш вид вымирает, мы стерилизованные особи»; в «Частном предприятии» (1947) Анджелы Тиркелл некогда милые обитатели Барсетшира превращаются в «самодовольных невежественных уродов», новое лейбористское правительство замышляет «уморить верхушку среднего класса», а обнищавшие помещики с тоской вспоминают об утраченных былых удобствах.
Вот на такой почти апокалипсической смеси из утрат, неистовой злобы и опасностей покоится консервативная программа «Франчайзского дела». Для Тей Бетти Кейн воплощает все самое плохое в послевоенной жизни, и неудивительно, что страсти, разожженные ею в романе, несоразмерны с ее авторским присутствием. Наверное, нет ничего странного и в том, что после прочтения книги Тей надолго засела в моей голове. Я поймала себя на том, что все еще думаю о ней, даже закончив «Ночной дозор», в котором затронула влияние войны на сексуальность и отношения полов. Я задумывала еще один роман о сороковых годах, в котором собиралась исследовать трансформацию классовых отношений за десять лет, и мне казалось, что история Бетти Кейн может послужить отправной точкой. Ведь если взглянуть беспристрастно, ее жизнь достойна сожаления: равнодушная мать, сиротское детство, «невероятный красавчик» сводный брат Лесли, чья помолвка ее так огорчает, а вдобавок ко всему раннее созревание, благодаря которому в пятнадцать лет она «снимает» женатого мужчину и выдает себя за его жену. Желчный взгляд нетерпимой Тей не желает признать эти горькие факты, но мне всегда было интересно, что сказала бы сама Бетти, если б ей позволили заговорить своим голосом. В какой-то момент я серьезно подумывала о том, чтобы написать книгу, которая переплелась бы с «Франчайзским делом» и рассказала его предысторию. Потом я решила наново переписать этот роман. В конце концов, он и сам — пересказ древней истории, в которой автор весьма своевольно обошелся с прототипом из восемнадцатого века. Что, если Мэрион с матерью вправду похитили Бетти, раздели до исподнего и отходили арапником? — слегка неуемно фантазировала я. Какая книга из этого выйдет?
Однако я думала не столько о самой Бетти, сколько об угрозе, какую она, по воле Тей, олицетворяет. Роман «Франчайзское дело» являет собой сгусток фобий, в чем-то он даже истерическое произведение. Сейчас мне кажется, что где-то в этой истерии и скрывался зародыш моей очередной книги. Я бесконечно прокручивала в голове эту историю, и наконец в ее ткани протерлась дырочка, сквозь которую просочился новый, совершенно самостоятельный текст. Я увидела обветшалый сельский дом, роскошнее Франчайза, но такой же уединенный. В моем воображении возникло увядающее знатное семейство, которое в конце сороковых могло бы жить в таком доме: стареющая миссис Айрес, пленница ускользающего былого стиля жизни, ее почти безнадежно незамужняя дочь и израненный на войне сын. Озорно подмигнув Тей, я снабдила их юной служанкой по имени Бетти и мягким другом — доктором Фарадеем, который запутается в хитросплетениях их истории, набравшей жути и преобразившей его. В довершение я подселила к ним нечто вроде призрака. Его присутствие в доме сомнений не вызывало, хоть я и сама еще не знала, как он себя проявит. Мне казалось, что лишь некое сверхъестественное существо сумеет нагнать такого же страху, каким пропитан роман Тей, и посеять панику в представителях среднего класса послевоенной Британии.
В результате «Маленький незнакомец» получился не таким, как я его задумывала, — это совсем иной роман, по-своему напряженный и будоражащий. Но мне кажется, что под гладью его слов всегда будет проскальзывать легкая тень «Франчайзского дела», как сквозь текст романа Тей маячит история Элизабет Каннинг.
«Гардиан» 30 мая 2009
