Мы ехали молча, и мне было жаль нашей исчезнувшей непринужденности, ибо дорога была хороша: благоухающие живые изгороди пестрели шиповником, красной валерианой и нежно-кремовым купырем. В прогалах меж кустами мелькали поля — одни уже щетинились стерней, в которой ковырялись грачи, другие желтели несжатой пшеницей с алыми прочерками маков.
Я притормозил, чтобы свернуть на ведущий к ферме проселок, но Каролина захотела выйти:
— Не беспокойтесь, дальше я пешком. Тут близко.
— Точно?
— Абсолютно.
— Ну, как угодно.
Она не виновата, что я ей надоел, подумал я, остановив машину. Каролина взялась за ручку, но замешкалась и, не глядя на меня, смущенно сказала:
— Огромное спасибо, что подвезли, доктор Фарадей. Извините за болтовню. Наверное, вы согласны с теми, кто видел наш дом в его нынешнем состоянии: только безумцы могут в нем обитать, пытаясь все сохранить как было. Надо бросить его… и все. Понимаете, мы сознаем, что нам повезло жить в этом доме. И мы вроде как обязаны за ним приглядывать, дабы выполнить свою часть сделки. Хотя порой это кажется страшной обузой.
Она говорила очень искренне и просто, и я вдруг расслышал, как приятен ее голос, звучавший в теплой сумеречной тесноте машины; этот низкий и мелодичный голос красивой женщины меня ошеломил, но зато помог разобраться в сумятице собственных чувств.
— Я вовсе не считаю вас безумцами, мисс Айрес, и был бы рад хоть чем-то облегчить ваше бремя. Наверное, во мне говорит врач. К примеру, ваш брат. Если б я мог осмотреть его ногу…
— Вы очень добры, — покачала головой Каролина, — но у нас вправду нет денег на лечение.
— А если б врач отказался от платы?
— Это была бы неизмеримая любезность! Но вряд ли брат со мной согласится. В таких делах он проявляет глупую гордость.
— Если пойти окольным путем…
После визита к Айресам эта мысль мелькала на задворках сознания, а сейчас окончательно оформилась, пока я рассказывал об успехах электротерапии в лечении подобных мышечных травм. Обычно индукционные катушки использовали в специализированных палатах и только в случае недавних повреждений, я же считал, что их можно применять гораздо шире.
— Однако надо убедить терапевтов, представить им доказательства, — сказал я. — Оборудование есть, а вот нужный пациент — не всегда. Если я проведу сеансы и напишу статью, то получится, что пациент оказал мне услугу. Тогда и речи нет о гонораре.
— Похоже, вырисовывается замечательный вариант, — прищурилась Каролина.
— Именно. Вашему брату даже не придется ходить ко мне на прием; аппарат очень компактный, я смогу приезжать к вам. Конечно, за результат не ручаюсь, но, если два-три месяца он будет получать еженедельные сеансы, возможно, ему станет значительно лучше… Что скажете?
— Скажу, это превосходно! — Казалось, восторг ее неподделен. — Но вы потратите время. Наверняка у вас есть дела поважнее.
— Случай вашего брата я считаю весьма важным. Что до времени, скажу честно: вряд ли подобная инициатива навредит моей репутации в окружной больнице.
Я сказал истинную правду, но, если уж быть до конца честным, следовало бы добавить, что еще я рассчитываю впечатлить местную знать: прослышав об успешном лечении Родерика Айреса, впервые за двадцать лет она, возможно, призадумается — а не послать ли за этим лекарем, пускай и нас попользует… Под шум мотора, гонявшего вхолостую, мы еще пару минут обсуждали нашу затею. Каролина все больше увлекалась и потом выпалила:
— А поехали на ферму прямо сейчас, и вы сами все скажете Родди!
Я глянул на часы:
— Знаете, я обещал заглянуть к пациенту.
— Ну пусть чуточку обождет! Пациенты, они терпеливые, оттого так и называются…
[4]
Ну всего пять минут, только чтоб Роду объяснить! Скажете ему все, что сказали мне!
Она стрекотала, точно взбудораженная школьница, отказать ей было невозможно.
— Ладно, — сказал я, съезжая на тряский проселок, который вскоре привел на мощенный булыжником двор.
Впереди высился фермерский дом в суровом викторианском стиле, слева виднелись хлев и сарай. Надо полагать, дойка уже подходила к концу — жалобно мыча, в хлеву переминалась лишь кучка буренок, а штук пятьдесят коров сгрудились в загоне на другой стороне двора.
Мы выбрались из машины и следом за Плутом стали пробираться через двор, что было весьма нелегко. Любая ферма не блещет чистотой, но тут грязь была невообразимая, а долгое сухое лето спекло взбаламученную копытами слякоть в нерушимые борозды. При ближайшем рассмотрении сарай оказался ветхим деревянным строением, в котором крепко шибало навозом и аммиаком и парило, как в теплице; никаких доильных аппаратов, только бадьи и табуретки. В двух стойлах фермер Макинс и его взрослый сын доили коров. В наших краях Макинс появился пару лет назад, но визуально я его знал: лет пятидесяти с хвостиком, этот обладатель худого, изможденного лица воплощал собой молочника, сражающегося с нуждой. В ответ на приветствие Каролины он кивнул, без особого интереса окинув меня взглядом; мы прошли дальше и, к моему удивлению, увидели Родерика. Я ожидал найти его в доме или на подворье, но нет: распаренный от усилий, он, подогнув длинные худые ноги и уткнувшись лбом в пропыленный коровий бок, наравне со всеми доил.
Увидев меня, Родерик сморгнул, видимо, не вполне довольный тем, что его застали за подобной работой, но умело скрыл досаду и неулыбчиво, но приветливо сказал:
— Извините, что не подаю руки. — Он глянул на сестру. — Ничего не случилось?
— Все хорошо. Просто доктор Фарадей хочет кое о чем с тобой поговорить.
— Я скоро… Тихо, дурища!
Потревоженная разговором корова переступила с ноги на ногу. Каролина потянула меня к выходу:
— Чужих они пугаются. А вот меня знают. Ничего, если я помогу?
— Конечно.
В хлеву, безбоязненно растолкав ожидавшую своей очереди скотину, она облачилась в резиновые сапоги и замызганный парусиновый фартук, после чего привела корову в стойло, соседствующее с тем, в котором трудился брат. Летнее платье избавляло ее от необходимости закатать рукава, но под колонкой она вымыла руки и сполоснула их дезинфицирующим раствором. Затем взяла цинковое ведро, уселась на табурет и, пихнув локтем корову — мол, встань как надо, — принялась доить. Согласуясь с проворным движением ее рук, в пустое ведро ударили молочные струи. Чуть отступив вбок, под широким коровьим задом я разглядел ее мелькающие пальцы, которые тягали невероятно упругое бледное вымя.
Каролина расправилась с коровой и принялась за следующую, а Родерик все еще возился с одной. Наконец он отвел животное в хлев, перелил пенящееся молоко в ободранный металлический бак и, отирая руки о фартук, подошел ко мне.
