– Почти.
Пальцы извлекли карандаш из-за уха, графит черкнул по бумаге, замер, снова принялся за работу.
– Расписываю нашу командировку. Когда, что и в какой последовательности. Возражений нет?
Возражений не было.
– Знаешь, когда я злюсь или болит чего, ко мне крокодила цепляется, – вздохнул краском. – Та самая, которая по улицам ходила. «Увидела китайца, оставила без пальца…» Тьфу, чего в голову лезет! Никого, понятно, мы не душили, даже помощь органам оказали, а все равно как с той шубой вышло. То ли у него украли, то ли он украл.
– И не шубу, а рукава, причем от жилетки, – согласился поручик. – Крокодила – еще ничего. Когда я психую, у меня одно и то же перед глазами: поле, черное, в снежных пятнах, красный закат – и всадники. На меня несутся, сейчас рубить станут, а я винтовку поднять не могу. Они все ближе, огромные, темные. Как во сне, ни двинуться, не убежать… Смешно?
Командир РККА покачал головой.
– Это тем смешно, кто всю войну в тылу задницу о кресла плющил. Ты сразу вспоминай, что здесь ты и живой, а они – никто и нигде, призраки просто. И ничего им с тобой не поделать… И что же это у нас получается, товарищ? Чего писать станем? О чем докладывать?
С этим ясности не было. Если отбросить версию о двух душителях из Центрального Комитета, то оставались только голые, словно трупы на цинковом столе, факты. Их было немного. Тело гражданина Игнатишина увезла карета «скорой», причем предварительный осмотр признаков насильственной смерти не обнаружил. Не резали, не душили, не били. Врач предположил, что причиной смерти стал самый обычный инфаркт. Деньги и ценности – десяток николаевских червонцев и тяжелый золотой перстень, остались в комнате, хотя, чтобы их обнаружить, достаточно было снять с койки матрас.
В самом фонде тоже ничего не пропало. Перед смертью хранитель никого ни о чем не предупреждал, писем не оставлял и кровью стены не метил. Расспросы коллег, в том числе служивших вместе с покойным в Румянцевском музее, ничем не помогли. Игнатишин никогда не интересовался энергетикой, электрическими станциями и вообще, экономикой. Его увлечением было творчество немецкого художника-романтика Фридриха, что никак не ассоциировалось с таинственной «Агатой».
Помощник истопника Василий Сергеевич Касимов, член РКП(б) с января 1919 года, всеми характеризовался только положительно: прилежен, вежлив, всегда готов помочь. Спиртного инвалид практически не употреблял, так что с Игнатишиным сошелся действительно «в процессе многократного чаепития». Малограмотен, но очень любопытен, в первые дни службы обошел весь музей, неоднократно заглядывал в фонды, расспрашивал, просил объяснить. Заявление на отпуск написал два дня назад, пожаловавшись на последствия контузии. На фронте, как удалось узнать, вел себя достойно. В январе 1920– го награжден серебряными часами с гравировкой, неоднократно получал благодарности.
Уехал же ветеран скорее всего в Калугу, где жили его родственники. По крайней мере, так его поняли сослуживцы.
– Если бы не мы, никто ничего вообще бы не заметил, – подвел итог Вырыпаев. – Беднягу хранителя проводили бы гражданской панихидой в красном уголке, вещи достались бы соседям…
Тулак согласно кивнул:
– Ага. Может, это они, соседи коммунальные, в комнате рылись, а никакие не убийцы. Странно только, что золото не взяли. Или спешили очень? А ты видел, что книги, которые на полу, иностранные, не на русском? Хотя чему удивляться? Ученый человек, картинами немецкими занимался.
– Книги видел, – кивнул батальонный. – По искусству там действительно кое-что есть. Возле этажерки лежало немецкое издание о Карле Фридрихе, старое, еще прошлого века. И еще какой-то альбом, французский. Удивляться нечему, согласен. Но там было и другое. Ты знаешь, кто такая Елена Блаватская?
– Вроде Распутина, только в Индии и в юбке, – хмыкнул цыганистый. – Нам о ней на лекции рассказывали, мол, пример идеологического загнивания современного буржуазного общества. Дурила тетка народ, как хотела. Это она письма от всяких чудиков подделывала? Будто ей чуть ли с того света пишут?
– Как ты говоришь, ага, – улыбнулся Виктор.
– Чистый Распутин! Постой, ты ее книги там видел?
– «Из пещер и дебрей Индостана», приложение к «Русскому Вестнику», издание Каткова. И не только, еще какие-то немцы и, кажется, англичане. Теософия, мир духов, ясновидение, блюдца бегают, столы ножками стучат. В общем, пример идеологического загнивания современного буржуазного общества в чистом виде. А наш бедняга-искусствовед – доморощенный российский мистик. И, знаешь, мне показалось…
Вырыпаев умолк, несколько секунд молчал, затем решительно тряхнул головой.
– Ладно! Либо я опять дурак, либо… Как мадемуазель Рисурс звали? У которой мощи больше, чем в электрической станции? Агата?
– Или Агатка, – осторожно подсказал ротный. – Неужто понял, гимназист?
– Я в теософии профан, но если верить господину Сент-Ив Д'Альвейдру, то где-то в Гималаях существует то ли город, то ли страна – центр всей этой мистики. А называется она…
Батальонный выждал еще мгновение, явно довольный своей догадкой, и, наконец, неспешно, с выражением выговорил:
– Агартха.
Красный командир поглядел на поручика, тот развел руками.
Вновь переглянулись.
– По улицам ходила большая крокодила, – с чувством выговорил один.
Другой чуть подумал, кивнул:
– Она, она в Агартхе жизнь вела.
4
В этот вечер на Манежной было неожиданно людно. Хватало народу и на Тверской, теплая погода выманила людей на улицу, усадили в коляски «лихачей» и блестящие свежей краской «моторы». На углах ждали покупателей продавцы цветов, швейцары замерли в боевой готовности у ресторанных дверей, на все готовые девицы в легких пальтишках фланировали по высохшему за день тротуару.
Документы никто не проверял. Никому не был нужен молодой человек в потертой офицерской шинели.
Поручик поймал себя на странной мысли. Они, Белая Гвардия, проиграли, полностью и бесповоротно. Но если бы победили, если в ноябре 1919-го все же взяли Столицу, стала бы теперь Тверская иной? Сейчас улица принадлежит богачам и шлюхам. А если бы свергли большевиков?
Ответ он знал. Более того, догадывался, что в случае победы никогда бы не попал в самую головку власти, не работал бы за красными стенами Главной Крепости. Отставного офицера, тем более инвалида, конечно бы пристроили, хотя бы в банк к дяде-финансисту. И кем бы он там служил? Для курьерской должности и то не слишком годен.
Выходит, незачем жалеть о поражении? Более того, свою войну поручик, как ни крути, выиграл. Что делают сейчас его бывшие однополчане? «Вчистую уволен от службы и страны…» Он, по крайней мере, дома.
* * *
С чужими документами лучше было не рисковать, но поручик все же решился – и выписал себе отпускной плацакарт до Киева. Там жил младший брат, сумевший в конце 1917-го выбраться на юг из Красной Великороссии. Когда начиналась Смута, парень был в старшем классе гимназии. В конце 1918-го он записался в юнкерскую дружину, оборонявшую Киев от Петлюры, потом служил у Деникина, но на фронт не попал, заболев тифом перед самой отправкой.
