На этот раз за дверью облакиста было тихо. Я пожалел, что вначале не постучал именно сюда, поскольку сейчас меня уже терзало любопытство относительно природы давешних скребуще-чавкающих звуков: подумать только, теперь это может навсегда остаться тайной! Подобная мысль, как бы глупо она ни выглядела, вполне способна отравить иному человеку остаток дня. Например, мне. Допускать этого не следовало.
Безрезультатный рейд по территории гобеленщика меня не образумил, и я, вполне сознавая нелепость своего поступка, ударил костяшками пальцев в видавшую виды дверь.
Здесь тоже было не заперто, что явствовало из хрипловатого ответа на мой предупредительный “тук-тук”:
– Открыто.
Я вошел. И, войдя, сразу понял, что мучиться остаток дня не буду.
За порогом находилось что-то вроде небольшой прихожей, служившей вместилищем нехитрых бытовых удобств: слева здесь располагались электрическая плитка, на которой стоял ковшик с двумя вареными яйцами (вареными – потому что одно было треснувшим и выпустило завиток свернувшегося в кипятке белка), и раковина, а справа был отгорожен закуток с распахнутой фанерной дверью. В закутке под потолком горела лампочка, освещая своими жалкими сорока свечами белый, в ржавых потеках, унитаз, пустую трехлитровую банку и валяющийся рядом вантуз. Эта история была мне знакома.
Из мастерской в прихожую вышел облакист. Если бы я не знал, что он художник, то подумал бы, что передо мной старый рокер, врубающий с утра пораньше золотых времен “Led Zeppelin”, “ACDC”, “Deep Purple” или “Nazareth” (последняя парочка напрочь разрушила миф о себе четвертыми за последние десять лет гастролями в России – правы вольные камни: “умирать” надо на вершине, желательно молодым) и убежденный, будто все, что происходит на свете, это рок-н-ролл. Во всевозможных социально-бытовых аранжировках.
Выглядел облакист приблизительно на шестьдесят – этакий сухопарый моложавый старик, одетый в черное, с седой трехдневной щетиной и сивой гривой, собранной на затылке в хвост. Лицо у него было слегка испитое, по-лошадиному вытянутое, но строгих линий, с большим джаггеровским ртом и резкими выразительными морщинами на лбу, у глаз и под крыльями костистого носа. Рукава черной рубашки были по-рабочему закатаны, словно небесных дел мастер недавно орудовал не бессмысленным в подобном деле вантузом, а по локоть запускал в унитаз бестрепетные руки.
– Засор? – кивнул я на освещенный закуток.
– Банку огурцов открыл, а они, видать, зимой померзли и сдохли. -
Облакист смотрел прямым пристальным взглядом, который при этом не выглядел невежливым. – Мягкие стали, как тина. Я их туда и шваркнул. – Он описал рукой траекторию падения огурцов в фаянсовый зев тартара.
– Должны были пройти, – сказал я со знанием дела.
– Там листа было много смородинового. И укроп со стеблями. Домашний засол.
Ну что же, здешний обитатель оказался человеком сведущим в хозяйственных делах, странно только, что, дожив до своих лет, он не научился толком прочищать унитазы.
– Удалось протолкнуть? – поинтересовался я, зная, что не удалось, и скептически поднял с пола вантуз.
– Какое там!.. – Хозяин безнадежно махнул рукой. – Крепко сидят.
Уперлись, стервецы, пупырышками.
Я заглянул в толчок: мутная вода, грозя потопом, стояла высоко, как, бывало в юности, Нева в ноябре при западном ветре. В этой воде плавали какие-то растительные клочья, зубчики чеснока и подозрительные, склизкие на вид ошметки, действительно похожие на тину. Определенно у меня была возможность отличиться.
– У вас найдется кусок проволоки?
– Какой проволоки?
Я объяснил, после чего мы вместе отправились шарить по мастерской, где, как и во всякой мастерской, кроме вещей, необходимых для дела, чего только не было. То есть там было все что угодно, хоть – прости,
Господи – собирай дирижопель (в частности, помимо мольберта с натянутым на подрамник холстом, картин, кисточек в глиняной крынке, разбросанных там и сям картонов с эскизами, коробок с красками, рулонов ватмана и прочего художественного скарба, там были ходики с кукушкой и тяжелым армейским ботинком на цепочке вместо гирьки, старинный угольный утюг, стремянка, тронутая коричной пылью ржавчины здоровенная якорная цепь, какая-то скобяная мелочь, пустые бутылки, диван, пара табуреток и ломберный столик под изгвазданным, некогда зеленым, сукном). Впрочем, нужного куска проволоки мы как раз не нашли. Зато отыскали обрывок металлического троса, вполне пригодного для дела, и рабочие рукавицы, чтобы не ободрать руки.
Давно уже мне не приходилось заниматься чем-то подобным, однако мышечная память не подвела. Известная история: научился крутить педали – не разучишься. Надев рукавицы, я согнул один конец троса наподобие колена, а другой, наклонившись, сунул в унитаз и провел как можно дальше, пока он не уперся в тугую, домашнего засола пробку. Затем перехватил трос поудобнее – одной рукой за колено, другой немного ниже – и провернул вокруг оси, одновременно подпихивая его в бунтующую клоаку. Потом провернул еще раз и еще.
Наконец в фановой трубе что-то ухнуло, и дрянная кашица разом спала до нормального уровня – все, дело было сделано. Я вытащил трос, снял рукавицы и победно спустил в унитазе воду.
– Готово, – сказал я, разгибая спину.
В этот момент из кармана у меня выскочила и шлепнулась на пол пластмассовая коробочка с жуком. Крышка отскочила, и зернистая жужелица, мой первый трофей 2011 года, ошалело заметалась по полу.
Не дав ей опомниться и, чего доброго, добраться до спасительной щели под плинтусом, я мигом присел и в два счета водворил беглянку на место.
– Хорошо, что не туда. – Упреждая мои страхи, небесных дел мастер указал на клокочущий слив унитаза, куда вполне мог угодить несчастный жук.
Действительно, хорошо.
– Жора, – протянул для знакомства жилистую руку хозяин. – Мне говорил Сергей, что вы придете.
– Как? – Я настолько удивился, что забыл представиться. – Когда?
– Когда – не сказал. Сказал только, что когда-нибудь придете. Вас ведь Евграфом зовут?
Предположить такой ход развития событий я даже не удосужился.
Получалось, Капитан просчитывал меня на раз, будто я был для него полностью прозрачен со всеми своими еще даже толком не оформившимися помыслами, словно меню в ламинате (ясно, что вам здесь могут состряпать на ужин, хотя стряпать, возможно, еще ничего не начинали), – ведь решение приехать в Псков и побеседовать с соседями
Капитана возникло у меня едва ли не спонтанно. То есть у меня еще мысль не родилась, а он уже знал, что родится, и знал даже – какая именно.
– Да, Евграф, – признался я. – Евграф Мальчик. Но я не то имел в виду – давно ли вас предупреждал Сергей Анатольевич, что я приду к вам?
– Давно. – Жора вознес взгляд к потолку. – В декабре еще. А после несколько раз интересовался: не появлялся ли Евграф? Я потому и запомнил. А узнал по жуку – Сергей говорил, что вы на этом деле больной немного.
