Я не знал.
– После того, как все службы рабочей смены полным составом на три часа заснули и увидели один сон на всех – адское пекло. Сон был таким ярким, что люди проснулись ослепшими.
Мы опять помолчали, после чего паузу прервал уже я:
– Почему же китайцам хватило версты, а нам понадобились все двенадцать?
– Да потому, что тайны преисподней охраняются от человека так же бдительно, как тайны неба. Они открываются постепенно – по мере того, как люди перестают быть людьми. И все попытки взять эти тайны штурмом караются безжалостно и скоро – Господь перешибает нас, как лом соплю.
Капитан откинулся на спинку кресла и оглядел кабинет, как серафим оглядывает страны мира от полуночи до полудня.
После осмотра он высказался в том духе, что, мол, цивилизации древних слишком легкомысленно относились к насекомым, поскольку никто, кажется, кроме египтян, не изображал их в сакральных иероглифах и пиктограммах. Я сказал, что воины-тольтеки наряжались шершнями, а пришедшие им на смену ацтеки чтили кузнечика, в минойской же культуре золотые женские цацки часто делались в виде ос…
Тут появилась Капа с подносом, и кабинет заполнил чудный аромат живого, сваренного в турке кофе. Капитан раздул ноздри, потянул воздух и вздернул бровь. Вместе с двумя миниатюрными чашечками на подносе стояла тарелка с рыжей горкой мандаринов.
– И все же – в чем тут фокус? – Я еще не понимал задачу до конца.
– Элементарно – в вышней каре. Идею сверхглубокой скважины я по-товарищески позаимствовал у одного щелкопера, который лет двенадцать назад случайно и ненадолго стал знаменитым. Возможно, ты тоже о нем слышал. – Капитан назвал имя, которое и вправду было мне знакомо. Что-то из его писаний, помнится, стояло даже у меня на книжной полке.
– Случайно такие вещи не случаются, – заметил я. – В том смысле, чтобы случайно сделаться известным.
– Напротив, иногда удача улыбается тому, кто ее совсем не ищет. Зато безвестность дверью никогда не ошибается.
– Что касается безвестности – это не так. Ведь на самом деле сократов было много – другим просто не повезло с компанией. Вообще часто леность и нерадивость учеников роковым образом сказывается на гениальных учителях. И относительно случайностей и свойств удачи, извини, все несколько иначе. Ведь удача – сама вся есть случайность и свойство, а случайность не может быть обременена случайностями, и свойству нельзя приписать свойств.
Отхлебнув кофе, Капитан посмотрел на меня с умилением.
– А ты, Евграф, педант. Нет, не подумай, будто я не доверяю твоим умственным способностям, – я не умнее тебя, я просто дольше живу.
Скажи навскидку, сколько долек в мандарине?
– Как правило – от восьми до дюжины, смотря по сорту. – На его глазах я разобрал прыснувший эфирным облачком мандарин и продемонстрировал свою правоту – долек было десять.
– Обычно людям не приходит в голову считать такие вещи. Ты ненормальный. Ты выпадаешь из правил, а в нашем безрассудном, но чертовски правом деле это – то, что надо. – Капитан, только что изящно обозвавший меня идиотом, как ни в чем не бывало крутил на блюдечке дымящуюся чашку. – Так вот, однажды этот крендель написал, что настоящая причина гибели Империи кроется в дерзком замысле сверхглубокой скважины на Кольском, ведь по существу такая дырка -
Вавилонская башня наоборот. Тебе не кажется, что это похоже на озарение, а стало быть, к этому следует отнестись серьезно?
– Мне кажется, что это полная херня. – Я глубокомысленно изучал желтый от мандариновой шкурки ноготь большого пальца: если честно, я чуть-чуть обиделся – так, самую малость. – Во всяком случае, не более чем остроумная гипотеза.
– Раз мы работаем не на заказ, а по велению души и не несем ответственности перед клиентом, считай, что мы всего лишь проверяем гипотезу глубокой дырки за счет набитых кредитными картами янки.
– “Танатос” для того и создан?
– Точно. Человек наказан работой. Но мы будем рвать жилы так, что это не будет похоже на работу. Это будет похоже на игру. На азартную и очень серьезную игру. И ты хорошо будешь в нее играть, ты научишься. Потому что тебе придется доказывать, что ты самый лучший.
Лучше всех. Ты будешь это делать добровольно – ведь для того и существует ревность.
– Ревность к работе?
– Мяу, – подтвердил директор.
3
Не знаю, как в прошлой жизни, но теперь Капитан выступал настоящим принципалом. Более того, он был бесспорным предводителем, вождем в самом высоком смысле слова, потому что доподлинно знал вещи, которые поднимают человека над нормой, над средой, над средним (речь не о счете мандаринных долек). Так, например, он безошибочно чувствовал разницу между терпимостью и попустительством, жестокостью и мужеством, осуществимой сказкой и иллюзией, поскольку точно знал, что смута жизни в немалой мере происходит от смуты понятий, и в своем сознании очистил и восстановил адамические значения слов. Он не только карал, но умел поощрять людей и распознавать дарования
(несмотря на потешное имя, что, как известно, отвлекает, меня он оценил с первой встречи; та же история произошла и с Олей). Он знал, что радость должна венчать труд, поэтому, кроме заслуженной платы, благоразумно сеял вокруг справедливую похвалу и пожинал обильную жатву признательности. Он не делил дела на великие и малые, но все ему было важно, он не спрашивал совета, но мог принять совет, он был неподкупен, ибо не собирал земных благ, и ему было точно известно, что в мире есть место чуду и жить следует именно свидетельством и распознанием чудес.
Еще он знал, что хуже нет, как унижать земную родину сравнением, хотя она и есть всего лишь отправной плацдарм, исходная точка для жизни в горних, – напротив, всяческое прославление родной земли достойно сердца человека, постигшего подлинную цену своего отечества. Также он знал, что ежечасное сомнение уводит не только от цели, но и от истины, поскольку к истине обращается смотрящий вдаль, а колеблющийся обращается назад, и в том его неправда, за которую он рано или поздно получит в полной мере. И наконец похоже было, будто
Капитан совершенно не имел понятия о том, что такое падение духа, ибо дух его, и вправду, что ли, укрепленный связью с Иерархией, всегда был на высоте, так что он (Капитан) спокойно, как уличные вывески, читал знамения и знаки, которые для остальных были не более чем суеверия или случайности, – отчасти именно по этой причине трудно было представить силу, способную пресечь его дела до срока.
По этой же причине он не ведал мести – ведь он не знал и ущемления.
Такой он был человек – титан, атлант, держащий небо, царь зверей… И пусть сам он не мог изречь неизрекаемое слово, но он определенно чувствовал его внутри себя. Аминь.
Однако забавнее всего здесь было вот что: будучи, по существу, вождем и предводителем, он не имел желания повелевать. Он просто сочинял для мира – когда по мелочи, когда без удержу, по полной – его судьбу, его грядущую историю и по-ребячески, беспечно радовался как относительно невинному, так и чудовищному воплощению своих фантазий. Вот и все.
