Когда это он сел за руль? Оказывается, он давно уже едет. А ведь совершенно не помнит, как залезал в собственный автомобиль.
Касим не замечал, что мелькает перед лобовым стеклом. Он ехал куда-то, глядя в лобовое стекло, как в экран запрещенного телевизора. На экране шел фильм – зеленела крокетная лужайка, по которой бежали к дому с фронтонами два мальчика – наигравшиеся досыта, голодные… Вот они уже в столовой, солнечные лучи из высоких окон скачут по вощеному полу, балконные двери растворены, у каждого прибора – узкая хрустальная вазочка с чайной розой, хрусталь тоже дробит свет…Тетя Одиль в белом летнем платье, так похожая на маму.
«Дорогая, я же предупреждал!» – дядя Доминик недовольно хмурится, жестом останавливая уже почти коснувшуюся скатерти тарелку. На белом фарфоре с тоненькой синей каемкой по краям, среди присыпанных зеленью маслянистых кусочков жареной картошки разлегся румяный эскалоп с полупрозрачным краешком.
«Ох, я и запамятовала! – по лицу тети пробегает тень. – Извини, дорогой, я сию минуту подам тебе котлетку».
Тетя торопливо отводит тарелку из-под самого носа племянника. Почему это он должен есть котлету, когда всем дают эскалопы? Он сидит обиженный, глядя, как Тото бойко орудует вилкой и ножом. Котлета появляется в самом деле тут же, он нехотя принимается за нее, растерянный и обиженный.
«Ты же знаешь, что Леон отпустил к нам ребенка с оговорками, мы не имеем права вмешиваться, дорогая. Надо быть внимательнее».
«Послушай, неужели все в самом деле так серьезно?» – тетя Одиль косится на детей, вроде бы увлеченных едой. Кузен в самом деле слишком проголодался, чтобы ближайшие десять минут обращать внимание на разговоры взрослых, а он… Готовая котлета из картонной коробки, какие хранятся про запас в морозильной камере, наспех разогретая в микроволновке, ни капельки не возбуждает аппетита. К тому же он смутно чувствует, что разговор дяди и тети в какой-то мере важен для него, если бы еще понять, о чем речь.
«Весьма серьезно, увы, – вполголоса отвечает дядя. – Он ведь всегда был талантливым карьеристом, наш Леон. Не могу и сейчас не отдать должного его прозорливости».
«Но это нелепость какая-то, комедийная коллизия. Я не могу принять этого всерьез, право, не могу».
«Напрасно. Это очень серьезно, Одиль, это столь же серьезно, как и то, что мы последнее лето проводим в этом доме. Что тут можно сказать, в отличие от меня Леон не хочет расплачиваться за закон 1976 года
[70]
. Обидно, конечно, платить по счетам собственных дедов, я понимаю…»
«По мне лучше лишиться загородного дома, чем принимать участие в таком диком фарсе…»
«Боюсь, наши потери не ограничатся этим домом, Одиль. Но на сей раз я тем не менее дальновиднее Леона. Видишь ли, уступая, нельзя остановиться».
Касим резко затормозил, едва успев отреагировать на сигнал светофора. Так вот откуда эта фраза, как же цепка детская память!
Ну и в чем твоя дальновидность, дядя Доминик? В том, что твои внуки живут в нищете, лишенные всего, что было в детстве у нас с Антуаном: без загородного дома, без интернетных игр, без поло, без крокета, без тенниса?
У моих детей, не то что внуков, тоже нету ни поло, ни тенниса, и ни за какие деньги я не могу дать им возможность играть в анимационные игры.
Уступая, нельзя остановиться.
Внуки моего отца, по крайней мере, не погибнут на этой неделе!
Не погибнут. Но правнуки моего отца все равно уже не будут его правнуками. И моими внуками. Они будут чужие.
Выигравших нет. Все бессмысленно. Никакой кокаин не поможет. Он военный, он должен выполнять приказ.
Касим обнаружил, что едет по Елисейским Полям. Как раз мимо места недавней гибели кади Малика. Пострадавший от взрыва пассаж, конечно, не работал. Тротуар под ним оцепили сеткой, рабочие-турки лениво сбивают остатки облицовки. А ведь всего-то дела перестеклить и заменить плитку, но они еще даже не начинали.
Надо позвонить Асет, он же обещал. У жены по-прежнему нервы никуда, вчера она словно почувствовала, что его вызывали ради какой-то дикой гадости. Ничего не спросила, но этот напряженный, странно виноватый взгляд…
Касим ругнулся сквозь зубы: мобильник, выключенный ради правдоподобия, не работает уже больше часа. Надо взять себя в руки, рассеянность – прегадкая черта.
Телефон, кажется, разразился трелью в ту самую секунду, как он нажал на кнопку. А ведь это со службы. Да что его задергали последнее время, можно подумать, не знают, что он сегодня в присутствие с обеда! Уже туда едет и без них.
– Приказано всем офицерам срочно занять свои рабочие места! Независимо от обычного расписания! Боевая готовность! Срочно выехать!
Ну ничего себе, звонок-то не к нему! Пустили через общую сеть один текст, да что же такого могло еще случиться?
Отсоединившись, Касим набрал номер своего коллеги по подразделению Али Хабиба.
– Какие-то поправки в связи с планом 11-22? У меня что-то с батареей было, только сейчас услышал, вот с Елисейских разворачиваюсь.
– Нет, похоже, что план 11-22 сейчас покуда идет по боку!
В груди ухнуло. Что бы там ни было, ликвидация гетто откладывается. Даже не верится, у-фф!
– А что тогда?
– Да бред какой-то. Военные действия в городе
В самом деле бред. Неужели русские напали прямо на Париж?
Касим гнал уже по Риволи. Сейчас лучше свернуть на Новый мост, подумал он, сбавляя скорость из-за слишком уж большого количества народа, выплеснувшегося с тротуаров на проезжую часть – словно кофе на блюдце из переполненной чашки.
– Подъезд закрыт! Подъезд закрыт! – Чернокожий полицейский бросился ему наперерез. – Поворачивай!
Касим молча высунул в окошко пластиковое удостоверение.
– Вы все равно не проедете через Новый мост, офицер! – Полицейский взял под козырек.
– Да обрушился он, что ли, в конце концов! – взбеленился Касим.
– Взгляните сами.
Такого ДТП Касиму еще ни разу, пожалуй, не доводилось видеть. Большой автобус, из тех, в каких развозят по пригородам после занятий учащихся медресе, лежал поперек моста даже не на боку, а кверху колесами. Слева от него кособочилась днищем вперед легковушка, справа громоздился, разинув пустой кузов грузовик. Как же они так сшиблись, полностью перегородив мост? Нет, невозможно, такое просто невозможно.
– Хитрые, сволочи, они ведь не там, не за автомобилями, – оскалился негр.
– Кто они?!
– Так Вы не знаете еще, офицер? Макисары.
– Эта штука называется перибол, – Ларошжаклен, привалившись к мешку с бетоном, вытащил неимоверно измятую пачку «Голуаз», и принялся исследовать ее в поисках хоть одной целой сигареты. – Поганое дело отсиживаться за всем, что имеет бензобак. А так мы как у Христа за пазухой. Полезут через автомобили – сама знаешь, что будет. Если сами ненароком бензобак пробьем – наплевать, получится стенка из огня. Превосходная вещь это пустое пространство между двумя баррикадами. Подгонят технику сдвинуть завал…
