Доставить весть о смерти — к тому же опережая самое событие… Не самая приятная все же обязанность. Чем ближе к столице, тем больше заставлял думать о себе Таганрог. Вдруг сделалось мучительно жалко, что не удалось повидать Анетту. Что-то она делает теперь, свершилось ли уже самое страшное?
Погруженный в свои мысли, к тому же превосходный наездник, Алексей не сразу обратил внимание, что конь под ним козлит. Пару раз машинально обуздав своеволие животного, он почувствовал неладное, только когда чуть не грохнулся через голову под копыта: конь резко припал на передние ноги и одновременно взбрыкнул задом. Не чрезмерная ль горячность для такой, по чести говоря, клячи? Алексей сменил аллюр. Теперь, когда он, пытаясь разобраться, ехал шагом, нервы его ощутили неровность стука копыт.
Алексей спешился. Нелегкая, ах, нелегкая! Когда ж этот чалый охромел на правую заднюю?! Теперь сомнений не оставалось — далеко на нем не уедешь.
Ладно, Сирин, не вздумай терять головы! Держа чалого под уздцы, Алексей пытался овладеть собою, стоя на пустынной дороге. Тем не менее — это тракт, и хоть вокруг и глубокая ночь, а рано или поздно кто-нибудь да поедет мимо. В яме ты, по счастью, отдыхал не четыре часа, как намеревался, а всего час. Если за три часа удастся дождаться кого-нибудь на колесах, временной проигрыш вовсе невелик.
Может быть — воротиться назад, на покинутую станцию? Пустое, отъехать от нее успелось прилично. Придется ждать здесь, впрочем, даст Бог, не придется. Алексей с облегчением слушал приближающийся шум. Экипаж!
Экипаж оказался польской, крытой кожею, бричкой.
— Вот тебе раз! Что стряслось, Сирин? — весело окликнул Алексея Налимов со щегольских своих козел.
— Да, коняга, вишь, охромел, — небрежно отвечал Алексей, прикидывая, что явится меньшим злом: ехать ли с Налимовым, либо дальше терять время на дороге? Если действовать опять по-сабуровски, то надо что-то срочно сочинять. Причем правдоподобное. Отказ от помощи в такую минуту столь странен, что запомнится Налимову надолго. А этого вовсе не нужно.
— Да, здорово ты, похоже, спешил повидаться с женою, — сочувственно отозвался Налимов. — Правда, мой знакомец в свите сообщил, что ты о ней вовсе не спрашивал, как примчал.
— Ах, вот оно как, — заметивши в складках плаща собеседника блеск металла, Алексей сделал шаг к лошади: успеть бы укрыться за крупом.
— К сожалению так, Сирин. — Доброжелательная усмешка Налимова растаяла. Лицо его, слабо освещенное лунным светом, наполнилось каким-то веселым отчаянием. С эдаким выражением ставят на кон последний червонец. — Вез я знакомцу этому одну полезную штуку, да уж не понадобилось. Зря ты, право слово, со мною чайком не побаловался. Теперь все выйдет и неприятней, и хлопотней.
Сирин, сбив билликок с головы, пронырнул под шеей коня. Одновременно соскочил на землю и Налимов.
Сирин отчаянно рвал ремень седельной сумки, добираясь до пистолетов. Он успел бы вооружиться, когда б чалый, без того раздраженный, не вздыбился. Одного мгновения, что Сирин оказался открыт, было Налимову довольно. Щелчок, хлопок — и оружие выплюнуло свинец.
Выпустив седельную сумку, Сирин принялся медленно опускаться на дорогу.
Опасаясь подвоха, Налимов подошел не сразу, а только когда увидел, как прижатые к животу светлые перчатки Сирина почернели от крови.
— Ну, что, Алеша, репка? — спросил Налимов, наклонившись.
Сирин не ответил. Боль сверлила внутренности, словно в живот засунули раскаленную кочергу и теперь вращали, вращали. Он нашел все же силы дернуться, словно в предсмертной судороге.
— Ну, друже, не обессудь, а фарт сегодня мой. — Сирин с мукою ощутил, как Налимов подхватил его под мышки и поволок. Невыносимо трудно было сдержать рвущийся стон. — Уж на что я не рассчитывал в Таганроге, так на встречу с тобою. Даже и не думал гнаться-то… Заехал на станцию — глянь, ты собственною персоной! Не иначе черт ворожил!
Дотащив отяжелевшее тело до придорожной колеи, Налимов прислушался, и, успокоенный ночной тишиною, быстро обшарил карманы раненого.
— Пусто… На словах, стало быть, вез… Ладно, Алеша, теперь можешь свой секрет приберечь. Все одно до места не довезешь.
Убедившись, что тела не видно с дороги, Налимов проверил также содержимое седельных сумок, расседлал и разнуздал Сиринова коня, свалил сбрую в канаву и, вскочив в свою бричку, торопливо щелкнул хлыстиком.
Дожидаясь, покуда враг отъедет, Сирин боролся с заливающим сознание теплым туманом.
— Врешь, довезу… — выговорил он, даже не понимая, что вслух. Ему казалось, что всего лишь подумал. Трудно было отличить шум удаляющихся колес от шума в ушах. Также мешая слушать, тяжело ухало сердце. Алексей попросту положил себе сосчитать трижды до двадцати, а после пополз обратно на дорогу.
Глава XXIII
В скромном особняке в Таганроге, что приютил в своих стенах августейшее семейство, все переменилось до неузнаваемости. От недавней благоговейной тишины не осталось и следа: в стенах воцарились шум и суета.
Первые несколько часов гремели ведрами и тазами. После запахло ладаном, но мерное звучание Псалтири было оборвано довольно резко, после того, как к крыльцу подъехали две вместительных кареты.
Двери стучали повсюду, и топот ног нисколько не мешал звучавшим то там, то здесь рыданиям.
— Это я виновен, виновен во всем, виновен в смерти Божьего помазанника, — Платон Филиппович, вытащив из обшлага обшитый блондами платок, отер холодную испарину, крупными каплями выступившую на его мгновенно исхудавшем лице. Обыкновенные лиловые тени под его глазами, казалось, увеличились вдвое. Как же походил он в эту минуту на свою мать!
— Прекрати молоть чепуху! — резко одернул племянника Роман Кириллович. — Эдак и я скажу — виноват не ты, а я. Ты таков, каким уродился, ты не можешь не доверять людям, по крайности — боевым товарищам. Мне бы при нем и сидеть, а тебя на расследование кинуть. Правдоподобием увлекся, сам, вишь, не в свите… Пустое, Платошка. Ты знаешь, кого сейчас надобно уберечь, и видит Бог, его мы убережем. Дело продолжается, Роскоф. Для нас с тобою сменилось одно — содержание местоимения «он». Себя виноватить потом будем, а покуда сойдемся на том, что виновник все же Гремушин.
— Гремушина надобно взять под стражу, — голос Роскофа звучал глухо, но Сабуров понял, что родственник пробуждается к действию.
— С какой стати? — Тем не менее возразил он. — Платошка, ты представляешь себе, какая каша сейчас заварится? Один Господь ведает, что станется, будем ль мы с тобою оба живы.
Смерть проистекла от естественных причин, я уж переговорил с Виллие. Ни пригоршни соломы нельзя подбросить в костер, что неизбежно вспыхнет. Сейчас ад земной начнется, Платон, верь слову.
— Я понимаю тебя, и не собираюсь его вызывать, — ответил Платон Филиппович. — Потом, Бог даст… Найду пустячный повод.
