— На нем были такие… дырочки, — зашептал Трей. — Когда я работал спасателем на Мысе, то видел такие у одного парня, который плавал и натолкнулся на медузу… — Его голос прервался.
Я отхлебнул холодного кофе и постарался унять дрожь.
Трей снял очки и потер глаза. Похоже, он тоже не спал.
— Джонни, ты хотел быть врачом. Сколько у человека крови внутри?
Я пожал плечами. Была у меня такая бредовая идея попасть служить в лазарет, чтобы, когда вернусь домой, поступить в медицинский; несмотря на мой школьный пофигизм, родичи ожидали, что я таки окончу колледж и стану человеком. Я ни разу не сказал им о том, что после первой недели в Наме понял — домой не вернусь никогда.
— Не знаю.
По-моему, Трей даже не обратил внимания на то, как я пожал плечами.
Он снова надел очки в проволочной оправе.
— По-моему, что-то около пяти или шести литров, — сказал он. — Зависит от размеров.
Я кивнул, даже отдаленно не представляя себе, сколько это — литр. Годы спустя, когда в литровых бутылках начали продавать газировку, я часто представлял себе пять или шесть таких бутылок, наполненных кровью, — столько мы носим в своих венах каждый день.
— Представляешь оргазм, когда ты кончаешь кровью? — прошептал Трей.
Пришлось снова оглянуться. Я чувствовал, как мои щеки и шея покрываются краской.
Трей тронул меня за запястье:
— Нет, ты только подумай, Джонни. Тот парень был еще жив, когда его уносили. Думаешь, эти ребята платили бы такие баксы, если бы знали, что их угробят?
«Думаешь, нет?» — мелькнула мысль. Впервые я осознал, что человек способен трахаться, даже если знает, что это — верная смерть. В каком-то смысле то откровение в семидесятых приготовило меня к жизни в восьмидесятых и в девяностых.
— Сколько крови человек может потерять и остаться в живых без переливания? — зашептал Трей. По его тону я понял, что он не ждет от меня ответа, просто думает вслух, как когда мы выбирали место для засады.
Тогда я не знал ответа на этот вопрос, но с тех пор не однажды имел возможность узнать, особенно когда проходил интернатуру в пункте первой помощи. Раненый может потерять около одного литра крови и поправиться, восстановившись самостоятельно. Потеря крови больше одной шестой всего объема — и жертву уже не спасти.
С переливанием можно потерять до сорока процентов общего объема крови и надеяться остаться в живых.
Но тогда я ничего этого не знал и не сильно интересовался. Гораздо больше меня занимал оргазм, во время которого вместо спермы вытекает кровь и который длится долгие минуты вместо положенных секунд. На этот раз я не сдержал дрожи.
Трей подозвал официанта и заплатил.
— Мне надо идти. Хочу поймать такси до Вестерн Юнион.
— Зачем? — спросил я. Мне так хотелось спать, что мои слова как будто таяли в горячем, густом воздухе.
— Хочу получить перевод из Штатов, — сказал Трей.
Я выпрямился на стуле, разом проснувшись:
— Зачем?
Трей снова снял очки и принялся их протирать. Когда он посмотрел на меня, взгляд его светлых глаз был близоруким и потерянным:
— Я вернусь туда сегодня ночью, Джонни.
Девушки раздели меня, и тварь по имени Танха подошла ближе, чтобы приступить к ласкам, как вдруг все кончилось. Мара подала какой-то знак.
— Мы кое-что забыли, — говорит она. Впервые по-английски. И делает изящное, полное иронии движение рукой. — Нынешнее время требует особой осторожности. Мне жаль, что мы не вспомнили об этом раньше. — Она бросает взгляд на дочь, и на лицах обеих я замечаю насмешливую полуулыбку. — Боюсь, нам придется подождать до завтра, когда будут готовы необходимые анализы, — она снова перешла на тайский.
Мне ясно, что эти двое уже не впервые разыгрывают эту сцену. И догадываюсь, что истинная причина задержки в том, чтобы подогреть желание, а значит, поднять цену.
Я тоже улыбаюсь.
— Речь идет о личной карте здоровья? — говорю я. — Или одна из клиник должна заверить, что в этом месяце я не ВИЧ-инфицирован?
Танха грациозно сидит на персидском ковре рядом со мной. Теперь она двигается ко мне, насмешливо улыбается и слегка выпячивает губы.
— Сожалею, — говорит она, и ее голос звенит, как хрустальные колокольчики на ветерке, — но это необходимо в наши ужасные времена.
Я киваю. Статистика мне известна. Эпидемия СПИДа поздно пришла в Таиланд, но к 1997-му — меньше чем через пять лет — 150 000 тайцев умрут от этой болезни. Три года спустя, в 2000-м, пять с половиной миллионов из пятидесяти шести тайцев станут носителями болезни, и еще по крайней мере один умрет. Дальше начнется беспощадная геометрическая прогрессия. Таиланд с его смертельным сочетанием вездесущих проституток, неразборчивых сексуальных партнеров и отказа от презервативов даст фору Уганде в качестве полигона ретровируса.
— Вы пошлете меня в местную клинику, где на скорую руку ляпают по тысяче анализов на ВИЧ в неделю, — говорю я спокойно, как будто сидеть голым в присутствии двух полностью одетых красавиц и незнакомцев во фраках для меня самое привычное дело.
Мара вытягивает тонкие пальцы так, что длинные, красные ногти взблескивают на свету.
— Вряд ли у нас есть альтернатива, — шепчет она.
— Может быть, и есть, — говорю я и протягиваю руку туда, где, аккуратно сложенный, лежит на стопке моей одежды жилет. Я разворачиваю три документа и протягиваю их Танхе. Девушка очаровательно хмурится, глядя на них, и отдает матери. Я догадываюсь, что младшая из женщин не умеет читать по-английски… а может быть, и по-тайски.
Зато Мара просматривает документы. Это справки из двух крупнейших лос-анджелесских клиник и одной университетской, удостоверяющие, что моя кровь неоднократно проверялась на ВИЧ — и неизменно оказывалась чистой. Каждый документ подписан несколькими врачами и заверен печатью учреждения. Бумага, на которой они напечатаны, толстая, сливочного цвета, дорогая. Каждый документ датирован прошлой неделей.
Мара смотрит на меня, сузив глаза. Улыбка обнажает ее мелкие, острые зубы и лишь самый кончик языка.
— Откуда нам знать, что эти справки не подделка?
Я пожимаю плечами:
— Я сам врач и хочу жить. Если бы хотел обмануть вас, мне куда легче было бы купить поддельную карту здоровья здесь, в Таиланде. Но у меня нет причин для обмана.
Мара снова взглянула на бумаги, улыбнулась и отдала их мне.
— Я подумаю, — говорит она.
Сидя в своем кресле, наклоняюсь вперед:
— Я ведь тоже рискую.
Мара поднимает изящную бровь:
— Да? Как же?
— Гингивит, — говорю я по-английски. — Кровоточащие десны. Любая открытая рана у вас во рту.
