— Меня кто-то укусил! — завопил он.
— Я думаю, это Электра, — сказал я. — Попробуй еще раз.
Он передернулся, но запустил руку снова. Погрузившись в трилогию по локоть, он начал шарить, словно ища ребенка в мыльном тазу; его лицо сделалось отрешенным. Вдруг, победно вскричав: «Поймал!», он вытянул руку, в которой с гуденьем рассекла воздух тяжелая двуострая секира с оригинальным орнаментом. Я запоздало пригнулся. Солнечный зайчик ударил и пробежал по испанской коже под потолком.
— Ну? — сказал Филипп, гордый собой.
— Отлично, — сказал я. — Этого достаточно. Мы можем идти.
Кв.
XXIII
10 августа Дорогой FI.,
прошу простить меня за то, что я так надолго прервал свой рассказ; я оказался дома на несколько часов (дела выгнали меня из тех мест, где я провожу лето) и в спешке пишу эти строки, чтобы сообщить, что до сентября от меня не стоит ничего ждать.
Расскажу, что было с нами дальше.
Через кабинет, о котором я упоминал, мы вышли в новый коридор, в противоположном его конце освещаемый окном. Стена слева была украшена гобеленом. Это был очень старый гобелен, сколько я могу судить, и даже не один, а несколько, потому что он тянулся вдоль всего коридора, а гобеленов такой длины не бывает. В старинной манере, когда один человек выткан в восьми местах, так что моль успевает запомнить, как он сутулился при ходьбе, была представлена история среди густого леса. Сначала белый единорог, размахивая длинным хвостом, резвился на пестрой траве, в которой каждый стебелек был выписан отдельно, так что, если бы он сохранил первоначальные краски, можно было бы с уверенностью определить его разновидность. Затем появлялся молодой рыцарь с завитыми кудрями, с уздечкой в руке подкрадывавшийся к единорогу, чтобы броситься ему наперерез. Единорог пускался через чащобу, но рыцарь настигал его, вскакивал ему на спину, силясь его обротать, а единорог вставал на дыбы, и они плясали среди валежника, на лиловом фоне, украшенном столбцами золотых дубовых листьев, пока наконец единорог не смирялся, не склонял головы, сколько позволяло его знаменитое оружие, и не давал подбоченившемуся всаднику направлять его бег по своей воле.
— Мне кажется, — сказал Филипп, — эти гобелены рассчитаны на быстрый просмотр.
— Их можно накручивать на турецкий барабан, — предложил я, — и чтобы барабанщик при этом давал необходимые пояснения. Мы вообще недооцениваем кинематограф пятнадцатого века, а ведь в нем работали лучшие ткачи того времени, не говоря уже о сочинителях назидательных концовок.
— Пробежимся? — предложил Филипп.
— Давай, — сказал я.
Мы вернулись к исходной точке и пустились бежать. Мы толкали друг друга; впереди скакало туманное окно, секира подпрыгивала у Филиппа в руках, наше громкое дыхание неслось над шерстяными кустами. Филипп умудрился подсечь на бегу какой-то янтарный столик, и глазурованная ваза, стоявшая на нем, против всех физических ожиданий полетела в одну сторону с нами, «крылами неустанными несома над пропастью пространной», как говорит бессмертный Мильтон, прежде чем ее полет пресек подвернувшийся выступ стены, по которой она тихо оползла скромной россыпью черепков.
Мы остановили свой бег у окна и дышали наперебой, уперев руки в колени.
Я сказал, что в городе S., чьи жители славятся пристрастием к музыке, есть длинный бульвар, вдоль которого расставлены памятники Жану Батисту Люлли с дирижерской палочкой, круглым счетом семнадцать памятников, и если быстро бежать вдоль бульвара, то можно увидеть, как великий флорентинец дирижирует оперой «Беллерофонт». А поскольку не все в состоянии бегать так быстро — тем более что следует это делать несколько раз, если не хочешь упустить деталей, — то заведены вдоль бульвара катания в колясках, запряженных парой лошадей, таких приземистых, с длинной шерстью; они очень любят мятные пряники, а у кучеров красные и оранжевые ленты на шляпах. Три поездки по цене двух с половиной. Говорят, что на пятой или шестой поездке Люлли в конце бульвара чуть заметно улыбается и делает поклон; впрочем, говорят также, что эту легенду распускают кучера, чтобы придать себе пикантности.
Филипп сказал, что ничего такого я не слышал, а эту историю только что сочинил. К тому же во времена Люлли дирижировали не как теперь, так что всем этим памятникам грош цена, даже если они в самом деле существуют.
Я заверил его, что это чистая правда и что я сам прокатился в S. таким образом несколько раз, впрочем не застав, как кланяется Люлли, потому что мятные пряники, которые я тоже люблю, кончились у меня слишком рано. Филипп только рукой махнул.
— Все-таки это странный гобелен, — сказал он, оглядываясь. — Бьюсь об заклад, в нем заложен какой-нибудь алхимический смысл; без этого нельзя. Кстати, я не понял, что за красное выскакивало там из-за дерева.
— Какое красное? — переспросил я.
— Как, ты не видел? — удивился Филипп. — По-моему, это самый интересный момент.
Мы вернулись к середине пробега.
Ткнув пальцем в ветвистый бук, Филипп утверждал, что из-за него выскочило что-то красное и с удивительной быстротой понеслось вслед за рыцарем, стараясь остаться для него невидимым.
— Вот здесь оно пряталось за боярышником, — сказал он. — А здесь, на прогалине, упало на четвереньки и скакало.
— Тут ничего нет, — сказал я.
— Оно появляется, когда бежишь, — упорствовал Филипп.
— Нет ничего на бегу, чего не было бы при ходьбе, — сказал я.
Филипп, очень затронутый, настаивал на проверке.
Мы вернулись в начало, Филипп скомандовал: «К просмотру», и мы ринулись снова, медленнее, чем нам хотелось друг перед другом. Наконец сюжет и коридор смилостивились над нами.
— Я не увидел, — сказал я, привалившись к оконному переплету. Прежние опасения вернулись ко мне: я подозревал, что это странное видение вызвано обмороком Филиппа в парадной зале, и боялся худших последствий.
— Да ты шутишь! — заявил Филипп и, одолевая мое слабое сопротивление, потащил меня за рукав назад, остановившись там, где на последней трети коридора гобелен прерывался дверью. — Оно было вот с этой стороны, где дверные петли, — сказал он, указывая на левую сторону двери. — А потом уже здесь. Мне показалось, что оно тянется к дверной ручке. Больше я его не видел. Хотя, может, спряталось где-нибудь в кустах по эту сторону, и я не заметил.
Мы оба глядели на дверь.
— Похоже, за ней лестница вниз, — заметил я.
— И мне так кажется, — сказал Филипп.
По удивительному совпадению никто из нас не протянул руку, чтобы ее открыть.
Я стоял и раздумывал вот о чем. Если мы побежим в третий раз, то наверняка увидим (то есть Филипп увидит), как это красное вышло в дверь или что-нибудь в этом роде; но в третий раз я уже не могу бежать и, похоже, рад этому.
