Кв.
P. S. Прошу простить, вышло в самом деле скверное письмо; у меня разболелась голова, и я дописывал его в три приема. Не знаю, когда смогу вернуться. — Вы не одолжили бы меня «Глоссами на Боэция»? Если Ваша сестра собирается послезавтра к нам, как Вы пишете, она могла бы захватить их, если ее не затруднит.
XV
21 мая
Дорогой FI.,
надеюсь, Анна добралась благополучно. Я встретил ее в половине двенадцатого на площади; она приехала чуть раньше, чем я пришел; я застал ее за попытками снять котенка с каштана. Мне удалось уговорить ее, что она снимет его в следующий приезд. Мы сели «У Александра», на улице под тентом; она заказала миндальное мороженое, а я кусочек абрикосового пирога. Принесли сок, сквозь него падало солнце и отражалось у нее на локтях. Анна стряхнула со шляпы лист каштана и рассказала о ваших новостях, не исключая тех, о которых Вы не рассказываете. Поскольку у нее было не очень много времени (ведь она приехала по делам), ей хотелось бы потратить время со мной наилучшим образом, а именно — узнать раньше Вас, что было дальше на деревьях и удалось ли нам оттуда выбраться или мы до сих пор там. Я люблю, когда мне льстят, особенно насчет тех дарований, в которых я имею причины сомневаться; если мне скажут, что я хорошо сделал перевод из Цицерона, скорее всего я сочту, что от этого следует радоваться Цицерону; но когда люди, которым я не давал взаймы, говорят что-нибудь вроде: «О Квинт, милый, ты вчера превосходно спел эту арию из „Сельской чести“» или: «Ты сегодня замечательно ел спаржу, все заметили это» — можете быть уверены, что я до вечера буду раздумывать, не стоит ли мне гастролировать по стране, поедая спаржу и распевая арии в местах значительного скопления людей. Анна сказала, что не поняла связи между привидением и возбуждением, в котором вилки полезли из ящиков: то ли мы с Филиппом не разобрались в причинах, то ли я так нарочно рассказал, чтобы читателю было чем заняться.
Я сказал, что нет ничего хуже, если кто-то не участвует в разгадывании, когда все участвуют; такому человеку бывает досадно, как кухарке тети Агаты, и даже сверх того.
«А что это за история?» — спросила Анна.
Я сказал, что история прозаична и проста, как все истории об обидах. Младший сын тети Агаты летом ставил химические опыты: «по зову сердца», так это у него называлось; но на самом деле он хотел проверить, не подстраивает ли учитель результаты. Поскольку мыть колбы он не считал необходимым (у них в семье принято ценить наваристость), то уже со второго-третьего раза у него были все основания подозревать учителя в подтасовке этого дельца со щелочами. Опротестовывая мало-помалу все неорганические процессы, которые вследствие их безобидности допущены в программу средних школ, даровитый мальчик выливал свои разоблачительные материалы под декоративную капусту. Вы знаете эти курчавые фиолетовые шары, похожие сверху на готическую розу, какой она была бы, если ее пересадить из витража на клумбу, позволить курам скакать через нее, а вместо хоралов поливать фосфоритной мукой. Тетя Агата не имела опаски, что неорганический мир и ее мальчик причинят друг другу существенные неприятности; но когда она раз-другой заметила, как над клумбой исчезают пролетающие воробьи, она встревожилась и позвала для консультации соседа. К этому человеку там относятся с особой предупредительностью, потому что он наблюдал венецианскую колокольню еще до того, как она рухнула; таким образом, в нем видят деталь, по прискорбному недоразумению отколовшуюся от большой истории, как если бы он единственный в этих краях был свидетелем дрейфа материков, или подписания первыми людьми общественного договора, или вестготского завоевания Испании, и спасся, чтобы возвестить об этом. Он пришел, и после небольшой лекции о том, как странны бывают внезапные перемены в привычных вещах (он при каждом случае воздает им должное, поскольку эти перемены в привычных вещах создали ему репутацию), они с тетей Агатой засели в укрытие, как свойственно натуралистам, которые могут неделями есть холодную консервированную фасоль, лишь бы поймать живую природу на чем-нибудь постыдном. Всеми силами они старались показать капусте, что их тут нет, так что, когда к их укрытию подошла кухарка, сгоравшая от любопытства в своем фартуке, тетя Агата отправила ее на кухню выдирать жабры из мороженой салаки, использовав при этом выражения, яснее ясного свидетельствовавшие, что большая наука портит человеку характер. Наконец капуста уверилась, что она одна (мальчик где-то в отдалении единоборствовал с медным купоросом), и смогла вернуться к своим штукам. Все произошло слишком быстро, так что тетя Агата и сосед не успели почти ничего разглядеть (сосед утверждал, что это было похоже на хамелеона), но когда они попытались заглянуть внутрь капусты, раздвинув ее листья, чтобы понять, куда делся воробей, то ничего не нашли, кроме двух шурупов и абонемента в оперу. Сосед, причастный венецианской колокольне, сказал, что подобная капуста не должна пускать ростков в христианском мире, и посоветовал тете Агате разобраться с ней до того, как солнце увидит этот овощ снова, ибо покровительствовать растению, которое переваривает воробьев быстрей вальядолидского кладбища, во всяком случае неблагоразумно. Вечером они вдвоем выкопали эту капусту, разворотив при этом полклумбы, и захоронили ее где-то на пустоши, взяв друг с друга обязательство никому не говорить об этом; как они его выполнили, можно судить по тому, что я имею удовольствие рассказывать вам об этом, на пустоши же с тех пор ничего не происходило, — а если кухарка утверждает, что видела там ночью столп света, восходящий в облака, то это лишь от обиды и желания участвовать хоть в чем-то.
«А кухарка обиделась?» — спросила Анна.
«Очень обиделась, — ответил я, — до того, что жабры у салаки были выдраны с невиданной основательностью».
«Опасно обижать кухарок, — заметила Анна. — Но что же с привидением?»
Я ответил, что есть много связей между вещами, относительно которых наука находится в сомнении: так, позволительно по-разному думать о том, почему разъяренный слон успокаивается при виде барана, из мертвой лошади родятся осы, а магнит, натертый чесноком, перестает притягивать железо.
«А слон в самом деле успокаивается?» — спросила Анна.
Я сказал, что так принято считать, хотя я не читал воспоминаний тех, кто отправлялся успокаивать слонов баранами, насчет того, чем кончилось дело; но возможно, их издают небольшими тиражами, щадя самолюбие слонов. Чтобы не тратить ее время попусту, я лучше расскажу о том, как мы сидели на дереве и что из этого вышло.
Анна заказала еще мороженого.
Лежа на своей ветке (так начал я), я заметил, что многие из столовых принадлежностей, шествовавших под нами, несли на черенках вделанный в них темно-зеленый камень, у всех, сколько я мог судить, один и тот же; и поскольку я не мог определить разновидность этого камня, то привлек к нему внимание Филиппа и спросил, что это такое: он же, свесившись со своего корявого ложа и некоторое время вглядываясь в роение вилок —
тут я замолчал, чтобы прожевать пирог. «У Александра» хорошие абрикосовые пироги. Странно, что я хожу туда так редко, ведь можно было бы есть их, сколько захочешь. Кроме того, из-за столика видно фонтан на площади, с его благородной патиной на бородах и раковинах, а когда поднимется ветер, то воду сносит вплоть до человека, который торгует изданиями Таухница с погашенным штампом гимназии, разложив их на клеенке. Почему он не подвинется немного в сторону со своим товаром, не знаю, но следить за ним при переменах ветра всегда интересно.
