– Стыдно, – сказал он сам себе. – Я человек с высшим образованием. Я гордился читать Суинберна в оригинале, ловя себя на том, что не столько читаю, сколько горжусь тем, что читаю. Пусть во мне не все хорошо и я много раз заставлял страдать женщин и смежников, но по крайней мере я найду силы умереть так, чтоб мои дети, которых у меня нет, вспоминали обо мне с дрожащей улыбкой приязни. А-а, энная мать! – закричал он. – Лови, труженик моря!
Сантехник кинулся остановить его прыжок, но в руке его остался лишь намокший листок бумаги, где Генподрядчик, будучи в здравом уме и твердой памяти, оставлял имущество жене, одновременно наставляя ее по окончании приличного траура выйти замуж за порядочного человека, – сам Генподрядчик был уже лишь пенящимся кругом, к которому с готовностью змеился по волнам чешуйчатый хребет… «Э-эх! – гаркнул сантехник. – Ноги мои мешкотные, и в достойной смерти я не первый! Налегай, утконос, твоя неделя!» На листке Генподрядчика он успел сделать приписку, где просил Семена Ивановича и Саню не поминать его лихом, а Серафиме Павловне передать, чтобы спитую заварку не выливала в раковину. Единорог, потерянно смотревший на это массовое безумие, вдруг крикнул: «Подождите, мужики, я с вами!» и, затянув песню «Все вымпелы вьются и цепи гремят», которую, как выяснилось в кризисный момент, тоже знал, сиганул в пасть чудовища, несколько смущенного тем, что франкофонные людоеды на его месте назвали бы embarras de richesses. Перед прыжком он, однако, успел в записке помириться с Ленкой, известив, что все ей прощает, а также, в преддверии свадьбы двух своих друзей, пожелать молодым здоровья прежде всего, а также счастья и долгих лет жизни. Все трое крепко закрыли глаза, желая лишь, чтобы все кончилось поскорей, испытали дурноту от скольжения вниз, и наконец, брошенные на что-то мягкое, помедлили несколько секунд и поняли, что дальше держать закрытыми глаза нелепо.
– Это где? – спросил Генподрядчик, озирая окрестность.
– Во внутренних частях, – предположил сантехник, лежавший справа.
Среди легкого сумрака, насыщенного застоявшимся духом, они распластались по серебристым грудам шевелящейся сельди, словно на палубе удачливого сейнера; кое-где из рыбной массы торчали якорные лапы и обрывки цепи, а вдаль тянулась холмистая земля, представлявшая собой, видимо, нанесенный в желудок чудовищу ил и поросшая живописным леском («Кишечная флора», – сказал сантехник, в качестве автора этой главы обладающий правом на любые каламбуры), у опушки которого курился дымок человеческого жилья. Зимородки и чайки вились над ними с деловитым криком. У опушки темнело знакомое очертание их верного товарища «Свирепого балетмейстера», тоже провалившегося в эту несытую прорву и стоявшего теперь, как положено мельнице, кверху крышей, осеняемой задумчивыми ветвями берез. «Се на чужом брегу кормило корабля», – печально сказал Генподрядчик. Спутники нашли в недрах «Балетмейстера» свою предсмертную записку, желавшую счастья молодоженам, хорошего мужа вдове и бытовой аккуратности Серафиме Павловне, и взяли ее с собой, чтобы в другой раз не писать сызнова. Против реки, несколько отражаясь в ней, стояло здание общественной архитектуры, крашенное в желтый цвет, с двумя гипсовыми вазонами при входе и статуей девушки с веслом, которое, как Траянов столп, украшалось спиралью картин, изображающих интимную жизнь местной молодежи. Афиша на здании извещала, что сегодня (число не было указано) в рамках ретроспективы Станислава Говорухина будет показан фильм «Ворошиловский стрелок» с последующим обсуждением увиденного и пережитого. «Опоздали уже», – сказал Генподрядчик, посмотрев на часы. В чистеньком огороде перед избушкой сгорбленный старик обрезал усы у клубники.
– Здорово, отец! Бог в помощь! – приветливо сказали ему странствующие мореходы.
– Здорово, коли не шутите, – упреждающе пошутил старик, с готовностью разгибаясь от накрошенных усов.
– А чего Говорухина не пошел смотреть? – спросил Генподрядчик. – Все там, а ты здесь?
Оказалось, что во время, когда показывают фильмы Говорухина, усы вырастают особенно бурно, словно в издевку над научной необъяснимостью этого факта, так что, сходив в прошлую субботу на «Десять негритят», он потом до среды выпутывал из них грядку с луком и сегодня предпочел лучше лишить себя долгожданного просмотра, чем гнуться после в три погибели. Но особенные тревоги доставлял ему предстоящий через неделю показ исторической картины «Благословите женщину», от которой, как слышно было из соседних деревень, усов прибывает просто ужас, так что он думал, то ли подстеречь и разбить кинопередвижку на проселочной дороге, то ли нанять на выходные работника, чтобы оперативно справиться с экспансией.
– А ты давно здесь, старичина, обитаешь? – спросил сантехник.
– Да, к примеру сказать, в девятнадцатом годе, – завспоминал земледел, – когда Фаддей Фаддеич, значит, с нашими, благословясь, в море вышел…
– Фаддей Фаддеич – это кто? – тихо спросил сантехник.
– Беллинсгаузен, по-моему, – отвечал Генподрядчик.
– А сам-то я в те поры при Михал Петровиче состоял, – продолжал старик.
– На «Мирном», – уточнил Генподрядчик.
– Вот-вот, – обрадовался старик. – А я вспомнить не могу, как же он назывался. Вот спасибо, порадовал старика. На «Мирном».
– Да не за что. И когда же, выходит, тебя подъело?
– Да при острове Петра Первого, государя императора, и постигло. Мы на шлюпке вышли зачем-то, не помню зачем. Как даст ошибом под дно, я сизарем оттуда. Насилу местные потом растолкали, без памяти лежал.
– Понятно, – сказал Генподрядчик. – Значит, в Наваринском сражении не участвовал.
– Не привелось, родимый, – закручинился старец. – Не попал на поле русской славы.
– А чем тут вообще люди занимаются? – спросил сантехник.
– Да кто чем. Кто усы обрезает, кто так ходит. Туризм у нас.
– Принудительный, – дополнил сантехник.
– Марки выпускаем с видами. – Он вынес из избы кляссер и неприятно засуетился. – Это вот немецкие колонисты. Они на отшибе живут, в двенадцатиперстной, при самом устье, где язва. А это испанцы. У них лежалого фонда много. Загодя штамповали.
Испанские марки достоверно изображали корабельный нос с подписью «BRITANNIA CAPTA» и датой «1588».
– Охота у нас также, – сообщил старик.
– Это интересно, – оживился Генподрядчик. – И на кого допускают?
– А вот я вам красочный буклет, – посулил старец и снова скрылся в избе. – Двадцать пять рубликов, если желаете, – сказал он, воротясь с буклетом. Генподрядчик дал ему полтинник, и старик, поклонясь, желал счастливой охоты.
– Слышь, отец, – сказал ему Генподрядчик. – Мы тебе там мельницу оставили. Пользуйся, если что. Зови ее Иван Вальберх, она на это живей откликается.
– Нечего, – встрял обиженный единорог. – Свирепый балетмейстер ее название. Так и в портовых бумагах проходит.
– Матреной буду звать, – решил старик. – Мельница – это хорошо. Кофе, например, с утра смолоть или еще чего. Спасибо, родные.
