– У нас другая конструкция, – пробормотал Генподрядчик, концентрически шевеля руками, как бомбейский брамин и йог.
– То-то, что конструкция. Себе, небось, получше изыскал. И жена у тебя доктор искусствоведения.
– Кандидат пока.
– Я слышала, доктор.
– Слушай больше, люди втрое прибавят.
– И грудь у нее, говорят, пятый номер. А на самом деле, значит, один и шесть в периоде.
– Удивительные какие способности к остроумию. В студенческие годы, помнится, больше было в тебе патетики. Что значит – долгая медитация и внутренний диалог в темноте.
– Ну, Гена, я же от любви. Она же все не проходит. Открывай, сколько можно копаться!
– Погоди, Маш. Я понимаю, годы одиночества привили тебе бескомпромиссность, но у читателя, пока он еще благосклонно настроен, может родиться упрек в жестокости. Зачем вы, скажет он, избавились от Прораба Петровича, мы так свыклись с его незатейливыми научными экскурсами и патерналистским типом реакций. Давай намекнем, что он вернется, как все хорошее – как теплые денечки и гибкость суставов – а дальше, я предчувствую, нам предстоит столько всего, что о нем вряд ли кто вспомнит.
– Хорошо. Вот за что я тебя люблю. Давай намекнем.
Они намекнули, и Генподрядчик всей массой надавил на литую дверь.
Неровное небо из серного колчедана нависло над ним, и фонарь у подъезда, с лампочкой, вывернутой вопреки естеству, как шея у висельника, окрашивал небо рефлексами багреца. От другого фонаря, некогда стоявшего симметрично первому, остался лишь грубый спил, и кольца на нем красноречиво указывали, что ему довелось пережить нелегкие годы, годы скорби и нужды, трубы и вопля на твердые грады. У лавочки, разъеденной термитами, покачивалась порыжелая детская коляска, в лицевом отверстии которой, густо увешанном гремушками, бессмысленно вращал глазами довольно крупный мужчина. «Мама, – сказал он, увидев Генподрядчика. – А-а». «Не сейчас», – досадливо сказал Генподрядчик, прислушиваясь к дальним звукам, напоминавшим стон со сжатыми зубами. Он сунул человеку пенопластового Деда-Мороза, которого тот немедленно препроводил валенками вперед, как усопшего, себе в рот до отказа, и глаза его вспучились. Генподрядчик отошел и стал на растрескавшуюся вместе с асфальтом надпись белой эмалью: «Женя с 6-го этажа! Хотя твои окна выходят на противоположную сторону, но поскольку там набережная, я вынужден писать о своих чувствах к тебе здесь. Виталик». Стон, которому он пристально внимал, несся от недалеко смыкавшегося горизонта, и в том беспорядочном смешении языков и диалектов, которое кипело под его однородной поверхностью, Генподрядчик опознал английский и украинский и заподозрил хинди и урду. Русский, если отвлечься от частностей, был представлен тем элементарным аппаратом непроизводных лексем и живописной щетиной аффиксальных образований, которые в совокупности создают отечественную poésie maternelle. На горизонте ритмически возникали, ненадолго обнаруживая всю подвальную внутренность, вспышки огня, словно кто-то передавал марсианам следствие из теоремы Виета.
И вот в этой картине, производившей, несмотря на стон и огонь, впечатление вековечной оцепенелости, произошло некоторое слабое движение. Сначала Генподрядчику показалось, что это порода осыпается, но, дождавшись ближайшей вспышки, он увидел человека, с перерывами ползущего в его сторону оттуда, где стонало и горело. Его нагое тело сливалось с медной почвой, а серия переливающихся по спине ребер выглядела как удачная игра светотени. Впрочем, если он и слился с этим миром, ощущения комфорта это слияние ему не доставляло. Генподрядчик понял это, увидев у него болтающиеся под лопаткой намертво стиснутые вставные челюсти. Иногда человек судорожно заводил назад руку, чтобы отцепить их, но не доставал.
«Позвольте, я вас отряхну, – вежливо сказал Генподрядчик, шагнув вперед. – У вас на спине что-то». После этого удачного начала незнакомец, приподняв запыленное лицо, поглядел на него с благодарностью, но, не выказав потребности в диалоге, предпринял попытку прозмеиться мимо него в подъезд. «Не советую, – сказал Генподрядчик. – Там домофон». «С пламенным мечом?» – уточнил незнакомец. «Да, конечно». Незнакомец застонал и сел на землю. «Везде с мечом, – заметил он. – А кое-где со скорпионами. Перестали в стране выпускать домофоны с человеческим лицом. Навеки сошли с конвейера». «Можно я спрошу: вы кто?» – как можно тактичнее спросил Генподрядчик. Тот опять застонал с ритмичностью теоремы Виета. «Я великий грешник», – отрекомендовался он. «Ну, не стоит сразу создавать о себе неблагоприятное впечатление, – запротестовал Генподрядчик. – В частности, не надо приходить на первое собеседование с вызывающим макияжем и в короткой юбке. Ваш менеджер может быть уроженцем Библейского пояса». «Нет, – упорствовал незнакомец, – я именно то, за что себя выдаю». «Это редкость, – ободряюще сказал Генподрядчик, испытывая одновременно неуверенность в себе как практикующем психологе. – В наше время планомерно организуемых иллюзий мало кто выдает себя именно за то, за что он является». Вместо ответной благодарной реплики наступило неловкое молчание. Генподрядчик выдержал его достаточно, чтобы с легкой укоризной акцентировать его неловкость, а потом выступил с предложением не в очередь. «Не таите это в себе, – сказал он. – Возможно, я ваша последняя связь с человеческим миром. Я могу даже отнести весточку вашей жене». «Вот жене только, ради Бога, не надо! – горячо запротестовал незнакомец. – Пусть думает, что я полярный летчик!» «Хорошо, летчик так летчик. Хотя элементарное знакомство с формальной логикой дает мне основания спросить, почему нельзя быть полярным летчиком и великим грешником одновременно». «Видимо, во мне жива героика тридцатых годов, – подумав, сообщил незнакомец. – Можете вы представить Чкалова великим грешником? Хотя бы на минуту?» «За минуту много не нагрешишь», – резонно отметил Генподрядчик. «Ну, не скажите. Мне удалось… А Папанина? Папанина можете?» «Папанина могу, – с сожалением признался Генподрядчик. – Но, во-первых, у меня вообще развитая фантазия, что в свое время сильно мешало мне в быту, а во-вторых, он не летчик». Этот факт из жизни Папанина завел дискуссию в тупик. «Так что, вы говорите, у вас случилось?» – предложил Генподрядчик психологически корректную формулировку, как бы выводя все случившееся в жизни незнакомца из сферы его моральной ответственности. Тот шумно вздохнул и предложил: «Давайте на скамеечку сядем». «Там термиты проели, – возразил Генподрядчик. – Давайте здесь». Тот согласился и начал.
«Тут в соседнем подъезде парень один жил. Это когда уже дом просел и из земли соки пошли. Его сосед сверху ходит по дому и не может понять: отчего он все время на одном месте спотыкается? Буквально на одном и том же.
– Что это я, жена, – относится он к главному интерпретатору событий в доме, – спотыкаюсь все время? Ну буквально!
Она призадумалась и говорит:
– И действительно, что это ты, волчья сыть, травяной мешок, спотыкаешься? А где именно это интересное событие с тобой происходит?
Сосед ведет жену в центр комнаты и показывает ей пятно на персидском ковре, прямо под ногами у шахского коня, который, как теперь кажется благодаря вмешательству в искусство бытовых коллизий, того гляди поскользнется и сковырнется вместе с шахом в скалистую бездну.
