Терапевт говорит: раздевайся.
– Совсем? – спрашивает он.
–Лифчик можешь оставить, – сострил терапевт.
Он принял это как разрешение.
Терапевт его взвесил, измерил, обстукал, обшарил и говорит:
– Ну что. Рост сто шестьдесят восемь при весе семьдесят три, мог бы сбросить. Ведешь, небось, малоподвижный образ жизни?
– У меня кость широкая, – щекотливо сказал он.
– Кость, говоришь. Пальцами можешь запястье обхватить? Покажи. Правда твоя, кость широкая. Рожать будет легко, – вторично сострил терапевт. – Перкуторно хрипов нет. Давление в норме. Педикулеза тоже нет. Это хорошо. Нашей армии не нужны вшивые люди. В Смоленске, слыхал, какой педикулез свирепствовал? Страшное дело. На улицу по одному не выходили. Потому что нет профилактической пропаганды. Лимфатические узлы дай-ка пощупаю. Головой не мотай. Знатные узлы. Были б у меня такие узлы, я бы горя не знал. Годен, в общем. К строевой. Можешь не одеваться, вещички забирай и дальше по коридору к отоларингологу.
Отоларинголог слазил в ухо клещами и говорит:
– Серьгами завесятся, евстахиевой трубы не найдешь. Чисто цыгане, ей-богу. Ну-ко ся, братец, сядь в кресло. Проверим твой вестибулярный аппарат.
– Ой, а можно не надо? – забеспокоился подросток. – Я плохо очень переношу. Меня девчонки звали на яхте кататься, так я говорю: нет, девчонки, я с вами, сами знаете, везде, но не туда. Я даже в парке на «Миксере» не катаюсь никогда. И даже не смотрю. И даже когда мне говорят: «Миксер», меня уже мутит. Можно не будем, а?
– Тем более садись. Возможно, у тебя синдром Меньера. Это когда начинается беспричинное головокружение и больного тошнит постоянно, теряется ориентация в пространстве, а всё потому, что не в порядке вестибулярный аппарат. Тебя постоянно не тошнит?
– Нет, кажется. Вчера только думаю: не тошнит ли меня, чего доброго? Но нет, не тошнит. Показалось.
– А с ориентацией у тебя все в порядке?
– Нормальная ориентация. Тут и терапевт тоже сказал. Была бы, говорит, у меня такая ориентация, я бы, может, и не женился никогда.
– Голову нагни к коленкам.
– Уберите тогда вазочку со стола. И острого тут ничего не лежит у вас?
– У нас все острое в предназначенных для этого пазах и ячейках. И не волнуйся ты, это все равно не ко мне, а к невропатологу.
Раскрутил его в кресле и говорит: вставай. Подросток встал, молча всплеснул руками, накренился под критическим углом, задел по касательной шкаф и стол, сняв с них пахучую стружку, и веско упал на колени отоларингологу.
Тот говорит:
– Не залеживайся здесь. Да, так себе аппарат. Годен к строевой. Дальше пошел.
Он к невропатологу; тот ему, не здороваясь, по коленке, коленка исправно подпрыгнула; невропатолог говорит:
– Проверим твой вестибулярный аппарат. В кресло садись.
Подросток говорит:
– Да е-мое! Только что отоларинголог проверял! Мутит еще!
– Это он тебя на синдром Меньера проверял, а здесь про другое. У меня к твоему аппарату свой интерес. Если у тебя эндолимфа, к примеру, плохо движется в каналах? Ты как себя поведешь при военных действиях в ситуации морской болезни? Ты поведешь себя неадекватно и не до конца выполнишь свой долг. Ты должен стоять грудью, а ты будешь чем стоять?
– Да я грудью стану! Можете, между прочим, ее обследовать! Прямо в моем присутствии!
– Грудями заведует хирург, а мне они без надобности. Садись давай.
Он раскрутил, подросток встал, грянулся белым телом в дверь, выпорхнул из нее к реальным людям и блистательной юлой пронесся вдоль оживившейся очереди. Будучи ограничен параметрами коридора, он суммарно продемонстрировал характерное для многонационального советского балета обращение к идейно-значительным темам, правдивость их музыкально-сценического воплощения и широкую разработку мотивов и форм народного танца. Закончив свою импровизацию ярким фуэте, он поклонился аудитории, приветствовавшей его сочную пластику новой серией непристойных предложений, и, поправляя бретельки на круглых плечах, с потупленными глазами вернулся на лоно невропатолога, глядевшего из распахнутой двери.
Невропатолог говорит: да, плохой аппарат. Но нет такого аппарата, который нельзя отладить на действительной военной службе. Жалобы еще есть?
Подросток, замявшись, отвечает: меня, знаете, последние дни очень нервирует необычная задержка месячных. Не знаю даже, что такое.
Невропатолог говорит: это ничего. С кем не бывает. Годен к строевой. Следующий.
Психиатр говорит: психических заболеваний в роду не было? Белых горячек? С гаражей в детстве не падал? Как ты понимаешь пословицу «Где тонко, там и рвется?»
Хирург говорит: дай позвоночник прощупаю. Расстегни. Так. Можешь застегиваться. Искривлений нет.
Окулист говорит: читай. Другим глазом.
Стоматолог: не дергайся, не у хирурга.
Наконец он вошел в белую дверь, стал на ковре перед призывной комиссией и отрапортовал, как научила функциональная тетка перед дверью:
– Товарищ военком, призывник такой-то прибыл.
– Как звать? – спросил военком.
– Женя.
– Фамилия?
– Ящурко.
– Вот полюбуйтесь, – скорбно сказал военком, обращаясь к коллегам и представителям общественных организаций. – Физической подготовки школа не дает. На нормы ГТО забыли уже, когда и сдавали. Ну вот, Женя. Ты готовился к службе? Ты извини меня, мы тут русские люди, я скажу тебе прямо: твои данные хрупкие. Плечи узкие у тебя. Грудь неубедительная.
В другое время он бы, конечно, оскорбился, но сейчас, не зная, насколько повышенные требования к груди бытуют в военном мире, дал себе слово на обратном пути изучить стенды «Памятка призывника». Что касается представителей общественных организаций, то они сочли достаточно оппозиционным ответить на скорбь военкома молчанием.
– Ты, призывник, какого размера сапоги носишь?
– На теплые колготки беру сороковой, – добросовестно ответил он, – но тогда он вот здесь от ноги отстает, видите? А так – тридцать восемь, тридцать девять.
– Ну, что это. Где богатыри. Где с горстью россиян все побеждать. Слезы одни, истинно слезы, какой у нас набор. Егор Иванович? – отнесся он к Егору Ивановичу. Егор Иванович подтвердил. – А как ты, призывник, должен, к примеру, вести себя при сигнале «Вспышка справа»?
Подавленно вскрикнув, он кинулся ничком на ковер, прикрывая голову руками, и с его лифчика сорвалась застежка, разнеся вдребезги на столе у комиссии коллекционную модель американского танка «Абрамс», характерным признаком которого является большой угол наклона верхнего лобового листа, что снижает уязвимость от бронебойных снарядов, и в котором механик-водитель занимает положение полулежа.
