Думаю, что мне бы достались баулы и Сеня. Или, скорее всего, один Сеня. Я много лет замужем, не жадна, уступчива, жалостлива, наверняка неплохо готовлю – иначе к чему мне кастрюли? Словом, Сеня будет в надежных руках. Это у меня с возбуждения и с недосыпа – такой вот бред лезет в голову, ох… И еще – от предвкушения семейного скандала.
Но из конверта Марьяна достает золотую цепочку. Тоненькую и блесткую – именно такую, о которой я, разумеется, мечтала. Всю жизнь.
Мы же, женщины, мечтаем о заветном именно «всю жизнь». Всем знакома фраза: «Я мечтала об этом всю жизнь!»
Марьяна надевает цепочку на указательный палец и внимательно оглядывает нас. Ждет реакции.
– Я беру, – говорю я небрежно и даже не спрашиваю цену.
Вот так. Беру, и все. Некогда мне. Муж докуривает.
Все онемели – без торга, опроса чужого мнения, без примерки и вообще – наплевала на всех. Наглая какая! А прикидывалась…
Я открываю кошелек и отсчитываю деньги.
Теперь про то, как считает Марьяна. Она окидывает взглядом отложенные мною вещи, чуть сдвигает брови и…
Через минуту выдает нужную сумму. Можно проверить, конечно, но не сто́ит – никогда она не ошиблась, ни на копейку. Ни разу.
Я примерно понимаю стоимость цепочки, и у меня холодеют ноги. А отступать некуда. Мне не хватает шестидесяти рублей.
Входит муж. Я равнодушно и спокойно (вот выдержка!) говорю:
– Дай денег!
Он приподнимает левую бровь. Это говорит о том, что хорошего ждать не стоит.
– Сколько? – осторожно спрашивает он, вынимая кошелек.
Я решительно беру его кошелек и сама отсчитываю деньги. Он наблюдает за моими действиями, и у него округляются глаза.
Я отдаю деньги Марьяне, киваю товаркам, выхожу в коридор, натягиваю пальто и сапоги и прощаюсь с Инеской.
– До завтра, – говорю я, чмокая ее в щеку. – Спасибо.
– Держись! – ободряет меня подруга и слегка подмигивает. – Все обойдется!
Ну в принципе, да – как-нибудь и когда-нибудь. Не убьет же меня муж, в конце концов, я ему еще пригожусь. Ему и его детям.
В машине мы молчим – почти до самого дома.
У лифта муж осторожно интересуется:
– Ну, ты довольна? Все сделала правильно? – И почему-то недобро усмехается.
Я смотрю на него и почти ненавижу.
Ну почему я должна всегда оправдываться? Всегда чувствовать себя виноватой? За лишнюю кофточку или пару туфель? За французские духи и югославский бюстгальтер? За кастрюли в цветах, которые принесут мне столько радости и счастья? За макароны, елки-палки, которые они сами сожрут и мне не оставят?
Я не виновата, что я – женщина и мне хочется всего и понемногу. Потому что я еще вполне молода. Мне нет еще и сорока! И я хочу хорошо выглядеть, хорошо пахнуть и иметь красивую квартиру. Где висят не ситцевые занавески, а немецкие тюлевые. Где варят борщ не в алюминиевой кастрюле, а в эмалированной.
Где стоят вазы с цветами, которые мне никто не дарит… Кроме меня самой. И то – всегда жалко.
Я хочу идти по улице с гордо поднятой головой и ловить мужские взгляды.
Или это неприличное желание для советской труженицы и матери двоих детей! Тем более при таком муже – с кобелячьим взглядом!
Я, между прочим, тоже работаю! И вношу свой вклад. И еще – стираю, глажу, готовлю, бегаю по магазинам, проверяю уроки, выслушиваю нытье и….
Оправдываюсь. Всю жизнь – оправдываюсь!
Вот только спрашивается – за что?
Почему я должна думать только о том, что детям нужны велосипеды и куртки взамен новых, но порванных, мужу – очередной «дипломат» и новый магнитофон? А что, предыдущий уже устарел? За четыре года?
Только мое зимние пальто не устарело за шесть лет.
Да! А новая резина в машину! Это же важнее, чем мое счастье!
Я ложусь в постель и плачу. Так горько, виновато и обиженно…
Муж укрывает меня одеялом и дует в ухо – успокаивает.
– Отстань! – говорю я и захожусь еще громче.
Он гладит меня по голове и убеждает, что все будет хорошо. Виновато как-то убеждает.
Я пару раз громко всхлипываю и с улыбкой засыпаю.
Завтра. Завтра я все померяю, все расставлю и сварю эти дурацкие макароны по имени спагетти.
Завтра я отосплюсь (на работу не пойду), приду в себя и освобожусь от чувства вины – будьте уверены! И еще буду счастлива. Очень даже счастлива! Всем врагам назло!
И сама не могу понять: я великая актриса или все-таки недолюбленная и обиженная женщина?
Назавтра мы с Инеской зависаем на пару часов – надо все обсудить. Все и всех.
Она рассказывает про Ольгу – баба невезучая, мужики все срываются, как рыбы с крючка. Она помешана на замужестве – вот любого, только бы в загс.
– Пусть уведет Марьяниного Сеню, – советую я. – Тот, по-моему, с радостью избавится от своей мучительницы.
Потом подруга рассказывает про Наташу. Та, конечно, акула. Мужа за человека не держит и не считается с ним совсем. Живет как хочет. Держит в любовниках богатого мужика, грузина, директора цветочного магазина.
Раз в полгода объявляет тому, что залетела, и идет на два дня в больницу. Грузин дает ей деньги на аборт и кучу продуктов – икру, рыбу, копченую колбасу, буженину и шоколадные конфеты. И еще – коньяк для врачей.
Наташа отправляется к подружке-гинекологу, два дня живет в ее кабинете, они пьют «Наполеон», закусывают черной икрой и севрюгой и болтают о жизни. В кошельке у нее лежит новенькая сотенная – та, что на операцию.
Через два дня Наташа, бледная и измученная (попробуй выпей столько!), выползает из больницы, а виноватый Леванчик ждет ее в машине с подарком – сережками или колечком.
Замуж он ее, конечно, не возьмет. Да ей и не надо – и так хорошо.
Про Кетошку пунктиром – муж-тиран, суровая свекровь и чудесная Кетошка, пекущая днями хачапури и лепящая хинкали. А ведь она – талант! Так рисует… Вернее – рисовала. Сейчас не до пейзажей – семья.
– А зачем ты зовешь этих Ольгу и Наташу? – спрашваю я. – Противные ведь!
Инеска объясняет, что Ольга – ее школьная подруга, а Наташа – институтская. Всех жалко, все не очень счастливы и устроены. Да и Марьяне нужны «приличные клиенты». Будет она мотаться из-за нас с тобой и толстухи Кетошки!
Я спрашиваю про Марьянины ночные разъезды. Инеска объясняет, что у мадам бессонница, и такой режим в самый раз. Потом рассказывает, что Марьяна была «жуткая красавица», просто Софи Лорен. Училась на актрису, влюбилась в режиссера и родила от него сына. Режиссер (очень известный, очень!) ее оставил, и она попыталась отравиться. Ее вытащили, а его мать забрала мальчика и воспитывала. Марьяну почти не допускали – считали социально опасной.
