Ладно, хватит о мертвых. Теперь о живых – о нас с тобой. С упоением читаю Гончарова и… завидую Обломову. Нас учили – лишний человек, никчемушный лодырь. А ведь какая умница! Потому что был доволен тем, что имел, и не желал большего. Вот ведь в чем счастье! Как осознаешь это, так сразу и наступит душевный покой.
Теперь про нас с тобой. Я стремился упорядочить свою жизнь и прожить ее правильно. И что? Был ли я хоть минуту счастлив в этой упорядоченности? Сомневаюсь. Дальше. Если бы я не сделал этого, то пропал, сгорел, погиб еще раньше. Что из этого следует? А ничего! Чего я достиг? Чушь и пыль. Никаких ярких открытий. Ни одного. Не будет меня – забудут и мои «разработки» и коррективы. Это и сейчас не больно-то нужно.
Да, старался, чтобы мое семейство ни в чем не знало нужды. Вроде бы получилось. Но! Была ли счастлива рядом со мной та хорошая женщина, положительная во всех смыслах? Сомневаюсь. Понимаю, что стать ее другом, близким и душевным, не получилось, потому что сам к этому не стремился никогда. И даже при всей ее душевной скупости – в хорошем смысле, такой уродилась, – при всей ее сдержанности, жизнеустойчивости, непоколебимом спокойствии и уверенности, что все в ее жизни правильно, вряд ли она ощущала себя счастливой. Прожила всю жизнь с потухшими глазами.
Я вроде бы был с ней честен – златых гор и пылкой любви не обещал. А по сути заедал ее жизнь постоянно. Вот как она всю жизнь, без любви?
Иным хватает любить самим. Любила ли она меня? А я не знаю! Отвечаю честно. Ценила – да. Уважала – определенно. А вот насчет любви…
Надеюсь, что не ненавидела. А ведь могла бы! И кто бы ее за это осудил?
Прекрасная мать, прекрасная жена. Никаких претензий.
А вот это и есть жизненный кошмар – когда никаких претензий! Ни у нее ко мне, ни у меня к ней. А к тебе у меня всю жизнь одни сплошные претензии! И у тебя ко мне! Смех и грех! И опять никакого счастья.
Вот и прав был поэт – что есть покой и воля. Покой – да, был. В известной степени. Воля? На свободу мою никто не претендовал. А про внутреннюю свободу мы и не говорим – все мы рабы системы и страха. И даже ты, самая свободная из всех живущих на свете. Точнее – самодурка, идущая всю жизнь на поводу у своих желаний и потребностей.
Так, со мной разобрались. Возьмемся за тебя. Уверения, что ты всю жизнь жаждешь только неземной любви, – ложь и выдумка. Ты всю жизнь хотела «пристроиться». Ну, не в самом поганом человеческом смысле. И для женщины это вполне простительно, кстати.
И моя ответственная супруга тоже ведь по сути – пристроилась. А ведь приличный и некорыстный человек.
Женщина должна прилепиться к кому-нибудь, такова ее сущность.
Твои «опыты» были, как правило, неудачны. Почему – объясню. Ты должна была сказать правду хотя бы себе! И тогда бы все встало на свои места. И желать тут можно только чего-нибудь одного – или сытой жизни, или пылких страстей. Все вместе не бывает. А ты пыталась – всей своей жизнью – этот закон опровергнуть. Вот отсюда и нестыковка.
Плюс твой дурацкий и взбалмошный характер и ангельская, сулящая одни удачи и радости внешность. Да еще твоя холодная голова, страстное тело и желание полного тебе подчинения – морального и душевного.
Вот именно последнего я и не вынес.
Ох и занесло меня нынче! А все из-за твоего банального вопроса – отчего в твоей жизни все так нелепо?
Все так, как и должно быть. Не грусти, выходи на улицу и перестань писать жуткие письма Маше. У нее и так проблем – не приведи бог. Несчастная баба, несчастье с сыном, а тут еще ты. Такое вынести могу только я – закалка. Пожалей ее! Твоя первая и последняя подруга. Ларочка не в счет – такая же потребительница, как и ты. За это вы друг друга любите и ненавидите – рыбак рыбака…
Все твои просьбы выполню, как только слезу с больничного – валяюсь пятый день, температурю. Отсюда любовь и понимание к Обломову.
Г.
Да! Николай обещал перепечатанного Мандельштама. Жду, как первую любовь. Потом – ты. После меня.
Ничего нового. Все, о чем Надя старалась не думать всю свою жизнь, написано в нескольких строчках так понятно и просто, что становится не по себе. Потому что все – правда. Ее не любили. Ее не хотели – спали с ней из милости и из чувства долга. Немного жалели – как жалеют приблудную брошенную собаку. Слегка уважали – человек-то неплохой. Приличный даже. Служит верно, ничего особенного не просит. А что тупа душевно – так это данность, черта характера. А что ощущала себя «счастливой» – так чему удивляться? При таком-то муже!
«Хорошая» женщина, замечательная хозяйка и мать. Ну хоть это заметил, спасибо. А что не заметил ее слез, обид и тревог…
Так мужчина ведь! Много ли среди них внимательных и жалостливых?
Да и было ему кого жалеть. Всю жизнь. Ее, милого ангела, очаровательную хитрованку, пытающуюся пристроить свое прекрасное тело в надежные руки.
А самиздат Мандельштама Надя прекрасно помнила – маленькая книжечка в сером переплете.
Ей Григорий прочитать ее не предлагал.
Теперь Надя твердо знала, что пройдет этот путь до конца, до самого-самого. Который ей теперь не очень понятен и виден. Пройдет, чтобы пережить.
А когда она это сможет пережить, то сможет жить дальше.
Правда, ради чего или кого, ей пока было непонятно.
Дочка не звонила – наверняка обиделась, так мать с ней не разговаривала никогда. Но Надя о последнем разговоре не жалела – сколько можно кривить душой, причитать, жалеть и сочувствовать?
Еще вспомнилось – как некстати! – про посещение Ваганькова. Все понятно: профессор Минц – первый муж мадам. А вот заботы по уходу за его последним местом жительства – ну это вообще за гранью.
Как Надя ни просила мужа поехать на могилу своей матери, он не съездил ни разу! Говорил, что ему хватает «его» могил. Она тогда решила, что он имеет в виду могилы своих родителей. И вот, оказывается, незабвенный Минц, его предшественник, тоже входит в близкий круг посещаемых.
«Да и бог с вами со всеми», – недобро подумала Надя и решила поехать к старинной приятельнице.
Лиза жила теперь за городом, в коттеджном поселке. От Москвы недалеко, всего-то пятнадцать верст. Дом – огромный, с бассейном, зимним садом и прислугой – построила, разумеется, не она, а невестка, успешная бизнес-леди. Лизин сын подвизался у собственной жены водителем. На окладе. Лиза, одуревшая от невестки, затюканного сына, хамки-внучки, прислуги и своей зависимости от всего этого, отрывалась по полной, когда невестка Маргарита уезжала за границу – в командировку или отдыхать. Тогда Лиза подкупала прислугу – отпускала на родину к детям, отдавала внучке ключи от своей московской квартиры и собирала подружек.
Итак, Лиза протрубила большой сбор. На сбор – тайное общество, как говорила Надя, – приезжали, с огромным, надо сказать, удовольствием, четыре Лизины подружки – кроме Нади еще Тонечка, Мара и Лейла.
