– Пил, – согласилась баба Глаша. – И за руль, бывало, пьяным садился. Да в тот раз он трезвый был. Трезвый, как стеклышко. Вот я до сих пор и думаю: как же так? И себя виню, и его ненавижу. Хоть бы зашел он тогда ко мне, хоть бы словечко сказал, чтобы я поняла… А он не зашел и не сказал. Значит, есть грех на душе.
За окном громыхнуло с небывалой силой, черное небо, точно копье, прочертила молния, и где-то на сей раз далеко, на линии горизонта, полыхнуло оранжевым. Ничего этого Арина видеть не могла, но точно знала: в лесу за Дымным Логом разгорается пожар.
Баба Глаша с трудом выбралась из-за стола, подошла к окну, уперлась ладонями в выщербленный подоконник, долго и напряженно всматривалась в темноту.
– Все как тогда, – прошелестел в тишине ее голос. – Завтра округа будет не только в тумане, но и в дыму. – Она отвернулась от окна, посмотрела на Арину, сказала едва слышно: – Умирает он. И детей у него нет. Ни сынов, ни дочек… А я до сих пор так и не поняла про него ничего, про ведьмака, ведьминого сына…
Арина тоже встала, принялась убирать со стола.
– Завтра. – В голос бабы Глаши вернулись командирские нотки. – Завтра все приберем, а сейчас давай я тебе постелю. Домой к себе ты все равно не попадешь, буря стихнет только к утру…
* * *
Ночью Арина так и не сомкнула глаз: прислушивалась к тому, как вздыхает и ворочается с боку на бок баба Глаша, поглядывала в темный провал окна, гадая, что там, на улице. Вспоминала…
Воспоминания походили на бетонную плиту, под их тяжестью она задыхалась. Воспоминания были хуже страха. К страху за последний год она почти привыкла, как привыкла жить вполсилы, с оглядкой. А вот заставить себя забыть или хотя бы не вспоминать так часто все никак не получалось. Стоило только расслабиться, потерять бдительность – тут же накатывала душная, смрадная волна, и в грязной пене ее Арине являлись видения…
Нитка речного жемчуга на морщинистой шее… Бельевая веревка на тонких запястьях… Спекшиеся от крови седые волосы… Широко открытые глаза… И в зрачках – не боль, не страх, а жалость и, может быть… укор.
Воспоминания превращались в угрызения совести в тот самый момент, когда перед внутренним взором появлялась еще одна, сама страшная картинка. Кухонный нож с тяжелой костяной рукоятью в дрожащей руке и черная зияющая дыра у самых ног. Из дыры этой веяло холодом и сыростью, как из свежевырытой могилы. Из нее каждую ночь вырывались воспоминания, чтобы, смешавшись со страхом, не давать покоя…
Было еще кое-что… То, что даже в кошмарах Арина старалась контролировать, не впускать в душу и свою жизнь. Разверстая клыкастая пасть, взгляд не звериный – человеческий. Чужая кровь на руках и ноже с наборной рукоятью, том самом, удерживать который нет никаких сил. А еще запах… страх, оказывается, тоже пахнет – кровью и мокрой шерстью…
Тот старик… Сказочник сказал, что мучений не было. Откуда ему знать, если даже она сама не знает, как такое случилось, как она позволила втянуть себя в это. И самое главное – он знал про волка! Он говорил об этом так… то ли с жалостью, то ли с равнодушием.
Равнодушие! Зачем жалеть незнакомую девицу, когда не жалко собственного пса, который верой и правдой служил столько лет, заменил родных и близких, а сейчас, возможно, умирал у ног хозяина!
А рассказ бабы Глаши как будто о другом человеке. Даже не верится, что Сказочник когда-то был молодым, таким… неистовым, страстным и сдержанным, запретившим себе любить даже собственного пса.
Лучше бы не запрещал. Может, тогда и не остался бы в ветхом доме один на один с немощным одиночеством, с умирающим псом вместо любящих родственников. Что он говорил? За все нужно платить? Это правда. Он платит. Баба Глаша платит, Арине же и вовсе вовек не расплатиться.
И с Евгенией нужно что-то решать. Знает ли она правду или просто блефует? Беда в том, что проверить это нет возможности, а вот у хозяйки возможностей полно, и Аринина судьба плотно вплетена в ее планы. Как беспечная муха вплетена в невесомую с виду, но смертельно опасную паутину.
И аппетиты Евгении растут, а планы становятся все более… кровожадными. Она сказала: «Убей, он мне надоел!» Можно подумать, это легко – убить кого-нибудь, даже того, кто надоел. А если он не надоел вовсе? Если он единственный, с кем она может быть сама собой?
Надо думать, взвесить все «за» и «против». И когда единственно верное решение станет неизбежным и неоспоримым, придется доставать из шкафа дорожную сумку, придумывать себе новое будущее и новое прошлое. Без поддержки Евгении это будет нелегко, зато не придется никого убивать…
Арина соскользнула в тревожный сон с первыми лучами солнца. За солнце уставший мозг принял зарево пожара, разгорающегося у самых границ Дымного Лога…
Утро наступило внезапно, ворвалось в сон командирским голосом бабы Глаши и запахом жареной яичницы.
– Вставай, Аринка! Вставай, горемычная. Шесть часов уже, хватит спать!
Для мающейся бессонницей бабы Глаши шесть часов утра были едва ли не полднем. К шести она успевала переделать все домашние дела, протопить печь и приготовить завтрак. Вот и сейчас в печке жарко потрескивали дрова, а на столе скворчала яичница.
– Одежду твою я высушила. – Старушка стояла у окна, спиной к Арине. – Кушать сготовила.
Арина не хотела есть, в шесть утра силы воли хватало лишь на необходимый набор манипуляций, но никак не на плотный завтрак. Но спорить с бабой Глашей себе дороже. Девушка натянула теплую от печного жара одежду, убрала постель, умылась холодной водой. В отличие от ее съемного дома, в жилище бабы Глаши изо всех благ цивилизации имелась лишь холодная вода. Все остальные «удобства» располагались на огороде, в похожей на гигантский скворечник деревянной будке.
– Ешь! – велела баба Глаша, придвигая к Арине чугунную сковороду с яичницей и жареным салом. – Жанка Карпушникова вчера свежины принесла, а куда мне, старой, эта свежина!
Жареное сало пахло так вкусно, что Арине вдруг захотелось есть. С хрустящей желтоглазой яичницей она расправилась в два счета, как будто не ела несколько суток. Баба Глаша наблюдала за ней с молчаливым одобрением.
– Может, молочка парного от карпушниковской козы? – спросила она, забирая со стола опустевшую сковородку.
– Нет, спасибо. – Молока Арина не смогла бы выпить даже из вежливости: ни парного от карпушниковской козы, ни коровьего магазинного.
Баба Глаша это прекрасно знала, поэтому спросила скорее по инерции.
– Ирка сегодня хоть явится? – Она снова отошла к окну. Окно тянуло ее, словно магнитом.
– У нее дежурство на «Скорой», утром должна прийти. – За окном был все тот же туман, после грозы во внешнем мире ничего не изменилось. – Вам что-нибудь в магазине купить?
– Водку пусть возьмет, – велела баба Глаша после недолгих раздумий.
Арина не стала спрашивать, зачем ей водка, лишь молча кивнула. Главное, не забыть позвонить Ирке.
