Сначала бежать было легко: улица шла под горку и довольно круто, впереди виднелись только крыши и стены домов, вырастали мгновенно и пропадали позади. Стас бежал, стараясь держаться ближе к центру – здесь было посуше, и грязи в придорожных канавах не в пример меньше, и тухлая вонь почти пропала, ее заглушал запах дыма, хоть и он тоже пах далеко не фиалками. Несло гарью и жженым волосом, в небе показались черные клубы, размытые налетевшим ветром, Стас глянул на мутную серую полосу, споткнулся и едва удержался на ногах. Вылетел на перекресток, затормозил, оглянулся в темпе – впереди и позади никого, слева мелькнуло что-то темное, быстрое, и сразу пропало, и снова пусто, ни единой живой души поблизости. Двери домов где нараспашку, где чуть прикрыты, за ними чернота и мрак, и Юдина не видать, что хуже всего, снова вокруг пальца обвел, поганец, точно черт ему ворожит…
Стас постоял, прислушиваясь, и снова подивился тишине и безлюдности – вот же угораздило вляпаться, город как вымер, ни кошки не встретилось на пути, ни крысы, даже ворона не каркнула, но это еще вопрос, водятся ли тут вороны. Глухо стукнуло что-то слева, Стас глянул туда, выждал еще пару секунд и пошел осторожно, забирая вбок, чтобы обойти здоровенную кучу грязи, что перегородила мостовую. Обычную мостовую, кстати, привычную, из брусчатки, довольно плотно пригнанной друг к другу. И дома тут были побогаче, в основном каменные, мрачные, с толстыми стенами и крохотными окошками, два-три на весь немаленький фасад. Богатый квартал начинался, не иначе, но такой же пустой, и пахло тут так же мерзко. Снова мелькнуло мутное и тошнотворное чувство узнавания, откуда-то появилась уверенность, что он уже был здесь, причем не раз и не два, и что за вон тем поворотом, за нарядным бело-коричневым домом находится площадь, а посреди нее огромный собор из красно-бурого кирпича. От чувства этого несло такой тоской и безысходностью, что Стас сам перед собой сделал вид, что ему плевать, и пошел быстрее, но через несколько шагов пришлось остановиться.
На дороге лежала лошадь, здоровенная, вороная, со спутанным хвостом и короткой гривой, она сдохла дня два или три назад и теперь разлагалась посреди улицы. Лошадь лежала на боку, поджав передние и задние ноги, точно сведенные посмертной судорогой, голова была откинута назад, брюхо раздуто, короткая челка топорщилась над открытым глазом, по которому ползали жирные зеленые мухи. И вообще мух было много, очень много, столько, что казалось – на лошади шевелится шерсть. И не только мух – с трех шагов Стас видел, как на лошадиной морде копошатся черви, зажмурился, отвернулся, чтобы унять подступившую тошноту. «Что ж такое?» – вертелось в голове, хотя ответ был готов, тут семи пядей во лбу быть не надо, чтобы понять – город брошен, жители ушли, наплевав на свои дома и скотину, дохлятину некому убрать, и она гниет посреди дороги…
Лязгнуло так, словно рушилась наземь тяжелая цепь, крикнул кто-то, даже не крикнул – провыл коротко, затем еще звон, но тише, и грохот двери. Стас обернулся, отпрыгнул вбок от лошади, прижался к стене, поднял револьвер. И оказался почти нос к носу с Юдиным: тот вывалился спиной вперед из двери дома напротив, дико глянул на Стаса, вроде как даже не узнав, пошел аккуратно вдоль стеночки и едва не свалился в придорожную канаву.
Стас ринулся через дорогу, но затормозил, едва успел, чтобы не врезаться в дохлятину, попытался крикнуть, но голос сорвался, получился невнятный хрип, но этого хватило. Бледный, весь в испарине Юдин вернулся в реальность, забыл, что такое он видел в доме, где хотел отсидеться, одним прыжком перемахнул через канаву и помчался по улице. Стас метнулся вправо-влево, но дохлая скотина лежала «удачно», перекрыв ему путь. Тогда, глубоко вдохнув, и стараясь смотреть только вперед, Стас перешагнул через лошадь, и побежал за Юдиным.
Того мотало по мостовой, как лыжника по склону, и было отчего. Стас летел следом, и краем глаза видел то дохлого пса и скопище крыс рядом с ним, то странное быстрое шевеление за полуприкрытой дверью одного из домов, сопровождаемое тихим писком и стоном, то двух мертвецов, что лежали по обеим сторонам дороги. Лежали, похоже, давно, кожа на их руках и лицах уже была зеленой, местами черной, и на ней отчетливо выделялись багровые язвы и нарывы. А вот этот был еще жив, он выполз из дома и лежал на высоком крыльце, лежал головой вниз, пытаясь подняться, и кашлял так, что его хрипы не мог заглушить и низкий, мощный, точно похоронный звон. Стас, не выпуская из виду Юдина, промчался мимо, чуть притормозил, глядя на умиравшего. Багровое лицо, серые губы с прилипшими лохмотьями розовой пены, нечеловеческий взгляд темных, с расширенными зрачками глаз. И снова пятна на руках, на шее, на лице, не пятна – открытые раны, нарывы размером с кулак, и запах… Стас не выдержал, остановился, согнулся, и его стошнило на мостовую.
Юдину приходилось не легче, его выворачивало неподалеку, он держался рукой за стену, то оглядываясь на Стаса, то приподнимаясь на носках и глядя куда-то вперед. Стас глянул туда, и снова навалилось это поганое чувство узнавания, только было все как во сне, причем из тех, что сбываются в точности, до малейшей детали, кажется, их называют вещими… Над стенами и крышами каменных домов поднималось, нависало над ними исполинское сооружение, гигантское, кроваво-черное, с двумя башнями-шпилями. Оно загородило полнеба, его идеально ровные контуры мерзко шевелились, точно дрожали от озноба, и Стас не сразу сообразил, что виной всему дым. Его стало много, очень много, он стлался над землей, тек откуда-то сверху и с боков, точно с одной из башен, и теперь Стас видел, что они стоят неровно, а наклонились одна к другой. «Ничего не изменилось», – ворохнулось в голове, Стас снова слышал голос гида, ровный гул двигателя и приятный шорох шин по ухоженной дороге, что вела к собору. «Первый камень в основание церкви был положен на месте, где протекал святой для язычников ручей. Ручей и сейчас пытается освободиться от этого груза, поэтому и покосились башни собора…». Вот уж не думал, что все эти «лекции» так прочно осядут в голове и всплывут в самый неподходящий момент. Хотя почему неподходящий…
Стас глянул по сторонам и накатившему чувству противиться не стал. Да, все верно, разум и память не подвели его, стоило схлынуть эмоциям, и все встало на свои места. «Город на севере Германии, центр немецкого Ганзейского союза, выгодное географическое положение благоприятствовало развитию города как балтийского порта и явилось причиной его стремительного подъема еще в период Средневековья. Основан…» Да какая к черту разница, когда он основан, сейчас не до того, а вот мертвецы в домах и на улицах, язвы на их телах, и покойников никто не спешит убирать. Не спешит, потому что не хочет, или уже некому? «"Черная смерть", она же "черный мор", она же пандемия азиатской чумы, протекавшей преимущественно в бубонной форме, прошедшая в середине четырнадцатого века по Европе, унесла до трети населения городов и столиц многих государств…». Это легко и нестрашно слушать в удобном автобусе или на площади чистенького ухоженного немецкого городка, на вымытой с шампунем площади, с отполированной брусчаткой, но не здесь, не сейчас, когда эта самая черная смерть, чума близко, так близко, что достаточно вдохнуть отравленный воздух и почувствовать ее поцелуй… И звон этот вовсе не погребальный, все строго по канонам средневековой медицины – колокол разгоняет зараженный чумными миазмами воздух, но черной деве на него плевать: ворота закрыты, введен карантин, город в ее власти и внутри только зараженные и мертвецы, она останется здесь, пока жив хоть один человек, потом полетит дальше…И надо бежать, если дорога жизнь, бежать прочь, и не к крепостной стене, не к воротам – бесполезно, прикончат на полпути, значит, надо в порт, но осталось кое-что важное, последнее, основное дело. Закончить его – и свободен Стас отошел подальше от крыльца, шагнул к Юдину, тот попятился, держась за стену, шатался
