Стаса точно подбросило, он вскочил на ноги и побежал по крыше вдоль полотна следом за Юдиным, затормозил на краю, примериваясь, как бы половчее спрыгнуть. А Юдин не мешкал, еще немного повертел башкой и пропал под вагоном состава, что стоял на соседнем пути, и пропал мгновенно, точно дух нечистый.
Стас повис на крыше на руках, разжал пальцы и приземлился на гравий, кинулся к поезду. Вслед орали, хорошо, хоть не стреляли, на том спасибо – мосфильмовцы оказались людьми дружными, но трусоватыми, в погоню никто кидаться не стал. Стас заметил краем глаза скорбное лицо белокурой красотки, ее трагическую позу – точь в точь жена моряка, проводившая мужа в дальний поход. Пробежал вдоль вагона и полез под соседний поезд. И только оказался под брюхом, только собрался перебраться на ту сторону, как все пришло в движение. Поезд дернулся, точно укушенная оводом лошадь, колеса тяжко лязгнули и покатили по рельсам, вверху жутко загрохотало, голова закружилась, к горлу подступила тошнота. Стас закрыл голову руками, вжался в шпалы и зажмурился, точно это могло помочь, спасти от металлического гула, ровного и тягучего, бесконечного, от лязга и душного запаха горячего металла. Время остановилось, вагоны плыли над головой неспешно и вразвалочку, перед глазами, стоило их открыть и посмотреть вбок, крутились тяжелые черные диски колес, гремели по рельсам. Спину задело что-то узкое, плоское, проползло, как змея, Стас изогнулся вбок, отвернул голову и приоткрыл глаза. Заметил, как уплывает от него кривая полоса металла, торчащая из днища, снова зажмурился и оглох от навалившейся тишины.
И ослеп заодно – в глаза ударило солнце, оно стояло почти в зените, вагоны исчезли, последний с оторопевшим мужиком, курившим на площадке, тащился в сторону Москвы. Тяжко ухнул позади гудок паровоза, Стас перекатился через рельсы и сел на насыпи, привалился плечом к столбу. И краем уха, еще плохо понимая, что только что с ним было и что вообще вокруг происходит, услышал крики вперемешку с матюками. Поднялся на ноги, огляделся – со всех сторон вагоны, поезда, по соседнему пути катит очередной эшелон, на этот раз из Москвы, паровоз тащит за собой вереницу теплушек, и резво тащит, старается. А вопли не умолкают, их точно ветром доносит, голоса все ближе, крики отчетливее, как и выражения, забористые и емкие.
Делать было нечего, и Стас пролез под ближайшим вагоном, оказался на точно такой же насыпи, перед точно такой же «теплушкой», что ползли по соседнему пути. Но люди в ней смотрели куда-то вверх, кто-то орал, кто-то свистел вслед бегущему по крышам человеку. Он двигался странно, точно парил в воздухе, и Стасу даже показалось, что тот освоил искусство левитации и вознесся над плоскими крышами вагонов и паровозами. Потом сообразил, что некто в черном пальто, седой, поджарый, без шляпы, потерянной где-то в запарке гонки, скачет по крышам другого поезда, и тот поезд медленно, но неотвратимо тащится прочь от Москвы. С земли Юдин смотрелся вовсе уж нелепо, точно огромный комар с гигантскими крыльями и конечностями, неловко перескакивал препятствия, не забывая прижимать к ребрам толстенький саквояжик. Прижимал он его локтем левой руки, правую держал на отлете, сжимал что-то на бегу и не забывал поглядывать по сторонам. Миновал вагон, где стоял Стас, и побежал дальше, неловко перепархивая с крыши на крышу. Стас ринулся следом, взлетел на подножку первого попавшегося вагона, отработанным движением оказался на краю переборки и дальше на крыше. Крики и вопли, стихшие, было, понеслись с новой силой, но что там орали ему вслед, Стас не разобрал. Пробежал по вагону до края, притормозил, чуть сдал назад и с разбега перемахнул узкое пространство над насыпью, свалился на крышу вагона идущего рядом поезда и сел, удерживая равновесие. Поезд мотало, но умеренно, Юдин скакал далеко впереди, а оглядывался или нет – Стас не видел. Да и вглядываться было некогда, он вскочил и помчался следом за Юдиным.
Помчался – громко сказано, двигался, как мог, быстро, сохраняя равновесие и собираясь перед каждым прыжком с вагона на вагон. Мельком смотрел вниз на полосу гравия и лица обалдевших людей, в основном, военных. Среди них было много раненых, с перевязанными руками и ногами, кто-то еле двигался, но свистеть вслед и орать это им не мешало. Перемахнул очередной просвет, добежал до середины крыши и притормозил, не сводя с Юдина глаз.
Тому тоже приходилось несладко: поезд набирал ход, подпрыгивал на стыках рельс, и Юдина носило по крыше из стороны в сторону. На ногах он держался чудом, но опережал Стаса на два или три вагона, боком перескочил очередной просвет и обернулся. Покачнулся опасно, но удержал равновесие, поскакал дальше и почти потерялся в клубах серого дыма, летевшего из паровозной трубы. Стас бежал следом, вниз, когда перепрыгивал пространство между вагонами, не смотрел, сосредоточился на одном – не упасть, но грохнулся-таки и тут же вскочил, вглядываясь в дым. И задохнулся, закашлялся от гари и копоти, попавшей в легкие. Юдин обернулся еще раз, выкинул правую руку вперед, и теперь Стас видел, что в ней зажат револьвер. Пригнулся, шарахнулся вбок чисто рефлекторно, хоть выстрела и не слышал, его перекрыл рев паровозного гудка, грохот колес и невесть откуда взявшийся тягучий вой. Он нарастал, перекатывался волнами, Стас и Юдин остановились одновременно, глянули друг на друга и по сторонам. Вой креп, переливался на низких протяжных нотах, нес тоску и ужас, от которого хотелось упасть ничком и зажать уши. Стас посмотрел вверх – над деревьями и далекой полоской леса по небу плыли четыре черных креста. Шли в связке один за другим, будто их держали рядом невидимые тросы, одновременно снизились и над землей взлетели мощные фонтаны земли и обломков.
Четверка разошлась веером, Стас держал взглядом одного, что приближался к поезду, видел, как вокруг бомбардировщика клубятся черные дымки от разрывов, но бомбовоз, неуязвимый для зениток, шел дальше. Пролетел над головой, выкинув из брюха с десяток снарядов, и двинул дальше, окруженный пучками разрывов, почти исчез в них. Стас отвернулся, глянул вперед – Юдин все еще был там, фору он почти растерял, топтался на крыше последнего вагона и озирался, то поднимал револьвер и целился в Стаса, то смотрел себе под ноги, точно на краю пропасти стоял или могилы, когда каждый шаг может стать последним. Решился, вскинул в очередной раз руку, и тут справа грохнуло так, что заложило уши, небо потемнело от подорванных пластов земли, взлетело и жутко медленно рухнуло вниз переломленное пополам старое дерево, и все это в тишине, точно звук нарочно отключили. И тут же, без передышки ударило в плечо и в бок, жестко, больно, с нечеловеческой силой, Стаса швырнуло к краю крыши, он успел сгруппироваться и полетел вниз, в сторону от колес и рельсов, прочь от насыпи к забору и деревянному дому, вслед за Юдиным, которого тоже накрыло взрывной волной.
Приземление вышло жестким, Стас перекатился по гравию, врезался локтем в рельс соседнего пути и едва не потерял сознание от боли. Кое-как поднялся, постоял, пошатываясь, и глядя по сторонам, увидел Юдина. Тому тоже досталось, бежал он, кривясь на правый бок, и постоянно озирался. Стас кинулся следом под вой сирены, рев паровозных гудков и тарахтенье зениток, под грохот разрывов, бежал, не сводя глаз с юдинской спины. Проскочили по узкой тропке мимо глухих заборов, выскочили с промежутком в полминуты на улицу – пустую, тихую, летом, несомненно, зеленую, а сейчас засыпанную золотыми и красными кленовыми и березовыми листьями. Юдин оглянулся, и был так близко, что Стас видел его бледную рожу с закушенной губой, напуганную рожу, надо отметить, и вообще убийца на глазах терял, как змея кожу, лоск и спесь, превращаясь в обычного затравленного зверька. Метнулся к длинным, без окон без дверей, зданиям, просочился в щель между ними и сгинул, точно местность эту знал отлично, а, может, и знал, может, заранее тропки-дорожки для себя разведал…
