– Откуда?.. – разобрал он, и отмахнулся, произнес небрежно:
– Так, мышка на хвосте принесла. Ты знал, что Катерина – абверовский агент?
– Знал, – сказал тот, – но не был уверен, грешил на вас обоих. Потрепали вы мне нервишки. Что ж ты с ней, коллега, не поделил? Если бы не я, лежать бы тебе с дырой в башке…
От жутковатой улыбки Стасу стало не по себе. Не жилец товарищ капитан, отсюда видно, Катерина ему легкое продырявила, дрогнула у девушки рука, но оно и понятно – с разворота стреляла, с заведомо невыгодной для себя позиции. С этим понятно, оставалось последнее.
– Золотова, – сказал Стас. – Почему ты допустил, что ее убили? Она же ваша… Нет? А чья тогда? – он осекся, увидев, как Мартынов мотает головой.
– А ничья, сама по себе, мы просто использовали ее квартиру. Осенью, когда поступил приказ заминировать все сооружения в Москве, где может появиться командование немцев в случае сдачи города. Устроили потоп, выселили под этим предлогом к матери и все оборудовали за несколько дней. Она ничего не знала, я получил приказ уволиться с работы и оставаться здесь, следить за ней, за квартирой и всякими неожиданностями вроде тебя. Все нормально шло, хоть баба и чудила временами, но я ей быстро утешение нашел, за копейки отдавал, считай, даром.
«Утешение. Уж не волшебная ли белая пыль в бумажных кульках?», – Стас моментально припомнил «подсластитель», что нашел на полу среди выпавших из коробки трюфелей.
– Наркотики? – спросил он.
Мартынов снова глянул на Стаса, прикрыл глаза и кивнул.
– Да, кокаин, Золотоваи раньше баловалась, вещи продавала, деньги у нее были, потом мы ее снабжали, и в случае приказа произвести подрыв она открыла бы мне дверь без вопросов.
«Не тебе одному». Вихрь в голове понемногу укладывался, дрожь в коленях прошла, а в коридоре послышался первый шум: кто-то шел в сторону квартиры актрисы, но шел медленно, нерешительно, точно не был окончательно уверен в том, что поступает правильно.
– Девчонки любят марафет, но жить не могут без конфет, – пробормотал Стас, Матвеев вскинулся, на его бледной длинной физиономии боль сменилась недоумением.
– Не обращай внимания, это я так. – Стас снова прислушался: кому-то в коридоре решимости явно не хватило, он постоял у двери и теперь топал обратно. Вот и хорошо, пора и ему в путь-дорожку.
– Коллега, я слышал, что ты семинарист, – сказал напоследок Стас. – И вот, оказывается, капитан госбезопасности, да еще и при исполнении. Это как же, разве вам не запрещается в бога веровать? И папаша твой, классово чуждый элемент…
– Товарищ Верховный главнокомандующий тоже Закон божий изучал, – слабеющим голосом сказал Мартынов. – Ия учился, пока семинарию не закрыли…
И добавил уже вслед Стасу:
– Позвони, номер я скажу, а потом вали куда хочешь…
– Лаврушиных попроси, – предложил из коридора Стас, – я помню, у них телефон имеется.
– Нет их никого, – напрягая голос, ответил Мартынов, – Женька через два дня после похорон отца в военкомат сбежала. Вещи собрала, матери записку оставила и ушла. А мать умерла, как только прочитала, села на стул и умерла, вчера похоронили…
«Царство им небесное», – Стас прошел мимо Золотовой, приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Никого, и это, граждане, замечательно. Пробежал мимо своей двери, мимо остальных промчался, не обращая внимания на пение паркета под ногами и голоса за спиной, влетел по ступенькам на площадку, где синел в полумраке рояль, и дальше, выше, по узкой лестнице на крышу, и потом по лестнице вниз. Остановился только у старой липы, постоял, перевел дух, как вор в ночи, перемахнул через ограду и оказался на дороге.
Глава 6
После двух почти бессонных ночей мир как будто пленкой затянуло. Прозрачной, но грязноватой, да еще вдобавок глушившей звуки и запахи. Эмоции тоже словно выдохлись за минувшие дни и ночи, часы и минуты, и каждый миг шел за год жизни. Последняя надежда, последний шанс найти Юдина, единственный вариант, что родился в каком-то бреду, после того как удалось свести воедино все, что вспомнил, услышал и домыслил, оставался единственный вариант – Юдин где-то здесь. Здесь, на Казанском вокзале, забитом до отказа людьми в военной форме и гражданскими, баулами, чемоданами, криками, слезами, гудками паровозов, дымом. С Каланчевки, где Стас оказался на рассвете, ранним, почти по-зимнему ледяным солнечным утром, толпа валила прямиком по проспекту и под эстакадой распадалась на два рукава. Левый уходил в сторону Ярославского вокзала, правый, мощнее предыдущего раза в полтора, а то и в два, тек в сторону перронов, где стояли поезда южных направлений. Стас пытался лавировать в толпе и даже обошел двух нагруженных тюками женщин, получил тычок в спину и порцию проклятий, оторвался было, но уперся в плотный ряд спин и дергаться перестал. Ибо бесполезно, прорываться через этот монолит – все равно, что бодаться с гранитной колонной, да и монолит не стоит на месте, а медленно, но все же движется к настежь распахнутым дверям вокзала. Оставалось только ждать, когда течение затянет его внутрь, как в черную дыру, и гадать, прав он или просчитался в очередной раз, успеет перехватить Юдина или опоздает, а если опоздает, то на сколько.
Но мысли эти осточертели за последние дни, ползли по кругу, точно гусеницы, и спасение от них было одно – прорваться наконец через толпу, поредевшую в темном, душном с высокими потолками зале с закрытыми окошками касс и оказаться на площади. Здесь было не легче, люди не бежали, как всегда, целеустремленно к своим поездам и электричкам, а шарахались вправо-влево, толпу мотало, как траву под ветром. Поездов, насколько видел над головами Стас, поблизости было множество, ни одного свободного пути, везде, куда ни глянь, тянулись вереницы вагонов-«теплушек». И тоже не пустых, внутри мужчины, женщины, дети – кто сидит на краю, свесив ноги, кто стоит, навалившись животом на брус-перегородку поперек двери, кто смеется, кто плачет, кто заталкивает в вагон здоровенный чемодан или узел. Гул, крики, лязгнула сцепка и тут же, перекрыв все, рявкнул паровозный гудок. Второй от перрона, где стоял Стас, ряд вагонов, дернулся, с грохотом покатил вперед, запрыгал на стрелках. Толпа моментально качнулась вправо, потащила Стаса с собой, оказавшиеся во главе орды люди обогнули последний вагон ближайшего состава и прыгали на рельсы, разбредались кто куда. Кто-то шел по шпалам вдоль эшелона, кто-то, пригибаясь, лез под вагонами, кто-то постоял у ближайшей теплушки, поговорил с ее обитателями, посмеялся и оказался внутри.
Стаса толкнули под коленку чем-то тяжелым и острым, он посторонился, пропустил тощего старика с двумя чемоданами и пошел следом, по шпалам, даже приблизительно не представляя себе, где в этой толчее, в скопище поездов и людей он будет искать эшелон с сотрудниками «Мосфильма». Ворохнулась было привычная уже мыслишка, что ошибся он, что зря топал через всю, считай, Москву, с Воробьевых гор до площади трех вокзалов, ворохнулась, и пошла куда подальше. Даже если ошибся, если просчитался, зря тащился сюда пешком полночи и на трамвае еще два с половиной часа, – он обязан эту версию проверить, проверить и признаться, что был не прав, но других-то вариантов вообще не было, и быть не могло. И позавчера, пока в убежище полночи отсиживался, и вчерашней ночью, что пришлось в метро провести, даже когда засыпал, все прокручивал в голове, точно четки перебирая, одно и то же – куда мог податься Юдин. Соображал-то он быстрее Матвеева, и мигом понял, что концепция круто изменилась и что вместо сытого и спокойного девятнадцатого века их занесло в прифронтовую Москву. Сообразил, тут же прикинул свое место в новых декорациях и понеслось. От прихвостня своего избавился легко и изящно, в своей манере, ограбил и бросил выживать в одиночку, о подружке и думать забыл, пересидел в развалинах налет и смылся. Но куда?
