Стас быстро шел следом за Катериной, та подобрала слишком длинные для нее полы шинели и аккуратно ступала по стертым ступеням. Миновали синеватый, точно утопленник, великолепный рояль, Катерина сбавила шаг, обернулась и снова попыталась что-то сказать, но вместо слов отчетливо лязгнула зубами.
– Холодно, – разобрал Стас, и сам передернулся невольно: действительно, мороз такой, что даже здесь, под крышей от дыхания поднимается еле заметный пар, а на стеклах появилась изморозь. За окном явно минусовая температура, но в горячке тревоги, и потом, когда следил за воздушным боем, Стас этого не чувствовал, зато сейчас ощутил сполна. И подумалось вдруг некстати о судьбе и нынешнем местоположении «кровника»: «А эстет Юдин в подвале с мышами эту ночку коротает, или поуютнее уголок себе под временное убежище приспособил? Где же эта сволочь отсиживается, если он еще в Москве, конечно?»
Они уже оказались на втором этаже, навстречу по коридору шли возвращавшиеся из укрытия люди, хлопали двери, слышались голоса и детский плач. Катерина почти бежала через толпу, на ходу нашла ключ и у двери своей комнаты долго не возилась – толкнула створку, обернулась и сказала, уже отчетливо, без дрожи в голосе:
– Зайдите. – Катерина посторонилась, пропуская Стаса вперед, вошла следом и захлопнула дверь, Стас услышал, как в замке, поворачиваясь, лязгнул ключ.
Темнота в комнате была вовсе уж непроглядной, точно в колодце или старом подземелье, глубоком и давно позабытом мышами и расхитителями гробниц. Катерина проскользнула мимо, на ходу отодвинула стул и оказалась где-то у окна, и там немедленно загорелся огонек крохотной свечки, походившей, скорее, на ориентир, на указатель направления, но и только. Света от нее было как от далекой звезды в зените северного полушария. Но Катерина двигалась уверенно, на мебель и стены не натыкалась, словно отлично видела в темноте или успела досконально изучить планировку и расположение предметов в комнатенке. Хотя какая тут мебель, одно название, да и поселилась тут Катерина, по ее же словам, недавно, два месяца всего и прошло…
Негромкий стук сменился тихим тонким звоном, хлопнула дверца одного из шкафов – Стас не заметил, какого именно. Зато по следующему звуку отлично понял, что его ждет дальше, и не ошибся – Катерина подошла к нему, по-прежнему в шинели, накинутой поверх пальто и сгоревшей до колен юбки.
– Держите. – Стас поднял руку ладонью вверх, на нее опустилась до краев полная стопка. Он принюхался к содержимому – водка, разумеется.
– Чтобы не заболеть, – сказала Катя, – ну, ваше здоровье, товарищ лейтенант.
Поднесла свою рюмку к его, посудины «поцеловались» с тихим звоном, раздался еле слышный плеск. Катерина осушила свою емкость в два глотка, скривилась и прижала запястье к губам. Стас обошелся одним и выдохнул, проглотив свою порцию «огненной воды».
– Крепка… советская власть, – вырвалось у него старое дедово присловье. Водка, действительно, была крепка, не меньше, а то и чуть выше эталонных сорока градусов, не обжигала глотку, а согревала моментально, не падала в желудок колючей ледышкой, а растекалась, обволакивала все внутри, подогревала кровь, успокаивала нервы. Стас прислушался к звукам за дверью – вроде тихо, жильцы угомонились, сирен не слыхать, как и Лаврушина. Умаялся, поди, управдом, укатали его скачки по крыше, хотя по телефону позвонить – дело минутное и приложения физических усилий не требующее…
– Это с рынка, – почему-то шепотом проговорила Катя, – я недавно втридорога у спекулянтов купила, в магазинах не найдешь теперь. Только закусить… вот, больше нечем…
Она нашла доску, быстро порезала на ней черный хлеб, нашарила на полке солонку, поставила рядом со свечкой. Стас шагнул «на огонек», налетел в темноте на стул, опрокинул его, врезался коленом в ножку стола, едва не свалив угощение на пол – как тот слон в посудной лавке, со стороны, наверное, было очень похоже. Зато глаза уже малость привыкли к полумраку, Стас различал контуры мебели по стенам комнаты и ее хозяйку с бутылкой светлого стекла в руке. Катерина забрала у Стаса рюмку, поставила рядом со своей, аккуратно разлила водку и, дождавшись, когда Стас дожует посыпанный солью хлеб, подала ему полную емкость.
– Не пьянства ради, – произнесла она тост уже оттаявшим, повеселевшим голосом.
– Здоровья для, – подхватил Стас, их рюмки сошлись со звоном, а содержимое проскочило в горло моментально, точно вода это была, а не фильтрованный, очищенный отменного качества спирт. И в голову не бил, не валил с ног. От выпитого стало тепло, даже душно, Стас расстегнул тугой крючок на вороте гимнастерки, осмотрелся, ища, куда бы присесть. Но единственным стулом завладела Катерина, села, положив ногу на ногу и, не обращая на Стаса внимания, потянулась к скромно стоявшей бутылке. Табурет оказался задвинутым где-то глубоко под столом, лезть за ним было крайне затруднительно, и Стас присел на краешек кровати. Тонко звякнуло стекло о стекло, водка полилась по рюмкам, Катя подняла одну и, крепко держа двумя пальцами за горлышко, поднесла Стасу.
– Хватит, – вяло отмахнулся он.
– Надо, – серьезно сказала Катя, – третья, как положено по русскому обычаю. Грех отказываться.
Стас взял предложенное и только сейчас сообразил, что не заметил, в какой именно момент Катерина успела расстаться с шинелью и собственным пальто, сидела в темноте напротив в тонкой блузке и юбке с подолом фасона «собаки рвали». Ткань уже немного подсохла, от нее пахло гарью, но Катерину это нисколько не смущало. Рюмку свою она осушила лихо, стукнула донышком о стол, оперлась на него локтем и повернулась к Стасу.
– Еще? – он тоже научился видеть в темноте, различал теперь и разрумянившееся от выпитого лицо женщины, и кивок ее головы в сторону полупустой бутылки с водкой, и высоко открытые ноги под лохмотьями. Юбка выглядела так, точно в лапах опытного дизайнера побывала, а не пострадала от немецкой «зажигалки». Катерина перехватила взгляд Стаса, опустила голову и заявила после пристального изучения не подлежащей восстановлению юбки:
– Плевать. Зато не жарко, летом буду носить. Или обрежу. Вот так.
Встала напротив, и, медленно перебирая пальцами, потянула ткань вверх,
Юбка укорачивалась на глазах, Стас залпом выпил свое и привалился к стене, осознавая, что уже никакая сила его с места не сдвинет, пусть хоть все самолеты Вермахта ринутся сейчас на Москву; как Золотова давеча, пошлет того же Лаврушина куда подальше. Он поставил рюмку на стол, поднял руки и обнял Катю спокойно и непринужденно, точно его телом управлял кто-то посторонний, прижал к себе, ладонью вмиг разделавшись с застежкой на поясе юбки. Катя не шевельнулась, только тихо вздохнула, и потом, когда Стас осторожно опускал ее на кровать, не сопротивлялась ничуть. Пуговицы на блузке расстегивались беззвучно. Катя закрыла глаза, под светлой блузкой, выделявшейся неясным пятном в полумраке с обивкой дивана, ничего лишнего не оказалось.
Старая кровать оказалась чертовски прочной, сработанной на века, нисколечко не скрипела, и они не сдерживались в яростном колыхании. И в едва разбавленной дрожащим огоньком тьме Стас ощутил жутковатое, пугающее чувство – прошлое и будущее неважны, они ничего не значат по сравнению с тем, что есть, что происходит сейчас, что идет война, что смерть близко, так близко, как никогда раньше. Что, возможно, в эту вот секунду с аэродрома поднялся очередной новехонький, заправленный под завязку, со смертоносной начинкой в брюхе «Хейнкель», и он уже на подходе к городу, рыщет в поисках цели, сужает круги, готовится разметать в прах и этот самый дом, и людей в нем, и все, что есть живого поблизости…
